Анника кивает. Подходит к живой изгороди и смотрит в дыру.
Она по-прежнему молчит: понятное дело, Камилла не могла удержать язык за зубами.
Сделанного не воротишь, говорю я, мы не можем целую вечность дуться друг на друга. Мы взрослые люди и должны принять случившееся как взрослые люди. Я надеюсь, что это просто будет эпизод, о котором мы когда-нибудь будем рассказывать внукам. Мол, когда бабушке стукнуло сорок, дедушка учудил такое…
Я говорю ей, что на самом деле уже очень жду, когда мы полетим в Болгарию. Меня очень радует эта предстоящая поездка. У нас будет свой отдельный бассейн, в котором девочки будут купаться, а если вдруг среди ночи захочется чашку кофе, пожалуйста, бери бесплатно в кафе, оно открыто круглосуточно. Вот это я понимаю, все включе – но.
Мне кажется, я не хочу в Болгарию, отвечает она.
Я не пойму, что она имеет в виду, и мне совершенно не нравится тон, которым она это произносит.
В Болгарии вообще-то намного лучше, чем об этом рассказывают, продолжаю я гнуть свое, но мы можем придумать и что-то другое, почему нет. Например, мне кажется, что в парке аттракционов Лаландия могут оказаться большие скидки, если поехать туда не в те дни, когда у датских школьников летние каникулы.
Она отрицательно качает головой.
Я думаю, что дело не в том, где проводить отпуск. И не в тебе. Просто мне кажется, что моя жизнь дошла до той стадии… пауза… когда я не могу сказать с уверенностью, чего я хочу.
Это как-то связано с Хенриком Хенрикссоном? – спрашиваю я.
Еще одна пауза.
Пока еще, наверное, рано о чем-то говорить.
Ладно.
У меня такое чувство, что в моей голове что-то оторвалось и летит в пустоту. Я смотрю на Аннику, потом снова беру черный полиэтиленовый мешок и бросаю в него салфетки, пластмассовые вилки и прочий мусор, и хотя это, наверное, не то же самое, что, по Киркегору, заглянуть в мергельную яму, ощущение все равно такое, как будто во мне, бродящем вдоль столов и собирающем в мешок мусор, кажется, пробили зияющую дыру.
