Часовой покачал головой.
— Эх, солдат, побереги копейку! Ты ведь на Кавказе. За те деньги, что заплатишь портному, здесь можно купить хороший подарочек для Танюши… Или у тебя Маруся?.. Хи-хи-хи… Как звать-то ее?
Видно, солдат был большим любителем поболтать. Виктор аккуратно сложил рубаху, снова завернул ее в портянку и, чтобы поскорей избавиться от часового, сказал:
— Ни Танюши, ни Маруси у меня нет.
— Счастливый ты! — Солдат глубоко вздохнул и с нескрываемой завистью посмотрел в беспечное лицо Виктора.
— Почему же?
— Нет у тебя ни забот, ни печали…
Виктор завязал концы портянки узлом, сунул сверток под мышку и зашагал к центру города. Часовой же, сокрушенно качая головой, принялся ворчать по адресу расточительных солдат:
— Смотри ты, на каждую ерунду тратят солдатскую копейку! Солдат не офицер, чтобы таскать свои рубашки к портному. Дали бы мне хоть на денек офицерские погоны! Я бы их научил, каким должен быть солдат! Нет, ты посмотри, на что деньги транжирят чертовы дети!
А Бондарчук был уже далеко. Пройдя несколько кварталов, он свернул направо и вышел к высокому минарету из цветных кирпичей. Ах, какая прелесть! В Крыму Бондарчук видел немало подобных минаретов, с которых муэдзины
[3]пять раз в день выкрикивали призывы к молитве. Но сейчас внимание солдата привлекло нечто другое. На крыше минарета, в гнезде, на одной ноге стоял аист, горделиво вытянув шею.
Ясное, весеннее утро, темно-голубое южное небо над головой, высокий, стройный минарет и эта странная величавая птица…
Глаза у Виктора на миг затуманились грустью. Казалось, чья-то невидимая рука проникла в его грудь и стиснула сердце.
Что это было? Виктор не сразу смог разобраться. А на самом деле мгновенная, мимолетная вспышка грусти была тоской по родине.
Чувство это у каждого проявляется по-разному. На одних оно обрушивается, как бурный горный поток, — валит, мнет и уносит за собой. В сердцах же других оно вспыхивает мимолетной щемящей болью, вспыхивает на один только миг и вдруг гаснет, словно падучая звезда в ночном небе.
На улице резвились, кричали мальчишки. У ворот мечети сидел старый нищий и пел грустную, заунывную песню.
Виктор свернул на церковную площадь, пересек ее и двинулся вниз по широкой улице мимо выстроившихся в ряд лавок. Навстречу ему попался полный пожилой армянин в темных очках.
— Где у вас здесь портняжная мастерская? — спросил Виктор.
Старик молча показал длинной сучковатой палкой на приземистую лавочку напротив. На стекле ее единственного окна были нарисованы большие ножницы.
Виктор перешел на противоположную сторону улицы и толкнул дверь мастерской.
Хозяин, лысый мужчина средних лет с толстыми красными щеками, оторвался от работы и взглянул на вошедшего.
— Что надо?
Виктор развернул сверток и показал ему выцветшую рубаху.
— Хочу, чтобы вы подлатали.
Портной внимательно посмотрел в лицо солдата, затем перевел взгляд на рубаху, покачал головой:
— Мы не латаем… — И принялся раскраивать длинными ножницами отрез толстого сукна.
Виктор вышел на улицу и спросил у прохожих, нет ли где поблизости другой портняжной мастерской. Ему показали лавку под густой развесистой чинарой в конце улицы.
"Да, да, конечно, чинара…", — подумал Виктор, припоминая разговор, который произошел в Одессе несколько месяцев назад; его насупленные брови расправились. — Наверное, это и есть…"
В маленькой закопченной мастерской, куда вошел Виктор, не было никакой обстановки, кроме железной печурки и широкого прилавка. Серая от копоти занавеска, первоначальный цвет которой трудно было определить, разделяла комнату на две части. Справа на стене, рядом с портретом Николая II, висели две пары штанов и несколько картонных выкроек.
Прямо на прилавке, поджав под себя ноги, сидел худой, костлявый мужчина в очках, с тощей бородкой и что-то шил. Увидев на пороге русского солдата, он удивленно вскинул брови и заерзал на месте.
— Пожалуйста, заходите!
Виктор молча развернул рубаху и испытующе посмотрел в глаза хозяину.
Портной взял из рук солдата рубаху, повертел ее во все стороны, посмотрел на свет и спросил:
— Залатать?
