— Этот нам ни к чему, пришлите другого!
(Впоследствии говорили, будто Ник смеялся, произнося это, на самом деле в голосе его звучало раздражение.)
Напарник Ника крикнул:
— Пришлите другого! Мы требуем три пятых улова и семь пфеннигов с килограмма!
Бределя-младшего внесли в дом. А потом заперли все двери на засовы и опустили жалюзи. Рыбаки кричали:
— Три пятых улова!
Сперва кричали вразнобой, но постепенно все больше в лад. Из всех голосов выделялся голос Кеденнека. Его должны были слышать и в самых укромных уголках гостиницы. Этот голос мощно и без малейшей натуги исходил из груди. Рыбаки просто диву давались, никто и не подозревал, какой у Кеденнека голос. Гулль все еще стоял позади Ника. Между тем так стемнело, что он уже не мог бы разглядеть каблуков Бределя-младшего, торчи они даже перед самым его носом. Он тоже кричал вместе со всеми. Двое парней, праздно шатавшихся по окраине ярмарки, услышали крики и поспешили на площадь. Толпа становилась все многолюднее. Ярмарка опустела. Через короткие равномерные промежутки возгласы рыбаков ударялись о стены запертого дома. Однако дом не отзывался. Голоса уже звучали хрипло и нестройно. Площадь почернела от кишащего народа, мужчин и женщин, кричащих вразнобой. Тут Гулль понял, что нужно что-то предпринять. Он испугался. Сейчас он предпочел бы остаться в толпе незамеченным. Он взобрался на спину Нику. В мгновение ока вокруг Ника, чью шею охватили ноги Гулля, собралась толпа. Гулль стал говорить. Он повторил то, что уже говорил на собрании: всем держаться друг друга, не выпускать из гавани ни одно судно. Люди слушали, затаив дыхание. Все они горели желанием услышать именно эти слова. Да и у Гулля не было другого желания, как снова и снова повторять все те же слова. Голос Гулля звучал не так раскатисто, как голос того же Кеденнека. Однако именно его голос волновал каждого, кто его слышал, рождая в сердцах нечто вроде надежды. И даже у Гулля звук собственного голоса пробудил надежду. Ему чудилось, будто он стоит внизу среди этого множества людей и с волнением взирает на человека, взгромоздившегося на плечи Ника, восторженно и уверенно взирает на него, не задумываясь над тем, к чему все это приведет.
В тот вечер Андреас сидел в комнате своих родичей под лампочкой, раскачивающейся из стороны в сторону на тоненькой проволоке, точно она свисала с потолка каюты. К концу зимы дядины ребятишки прихворнули. Что до младенца, то грудь фрау Кеденнек так одеревенела и иссохла, что было бы поистине чудом, если б он ухитрялся что-то высасывать из нее. Чудо так и не состоялось. Младенец, желтый и сморщенный, уже сейчас в своем беленьком чепчике обнаруживал ошеломляющее сходство со своей мамашей. Без малейшей причины, ибо он отнюдь не питал к ребенку особенно нежных чувств, Андреас вбил в голову, что должен во что бы то ни стало сохранить малютке жизнь. С первых же дней, когда время стало особенно неблагоприятное и овцы не давали молока, он придумывал самые неожиданные средства для поддержания его хрупкой жизни. Ребенок почти ежемесячно находился при смерти, и тогда Андреас удваивал старания, точно в отместку своим старшим родичам.
Нынче вечером жене Кеденнека загорелось побывать на ярмарке, и она приказала Андреасу остаться дома: сегодня, мол, там не будет ничего особенного, настоящее гулянье начнется только завтра. Андреас, внутренне кипя, час за часом ждал ее возвращения. Ему было вдвойне стыдно и того, что ему могут что-то приказывать и что он не ослушался приказания. Андреасу как раз приглянулась девушка из Санкт-Бле, кругленькая, смуглая красотка, и он собирался за ней зайти, ему так хотелось иметь постоянную зазнобу. И нате вам: не смей никуда отлучаться! Это верно, что настоящее гулянье начнется завтра, но и сегодня на ярмарке предстоит немало завлекательного, и это уже навсегда для него утеряно, они украли у него этот вечер, на кой такому старичью ярмарка, это под стать лишь ему, молодому! Он ждал. Он услышал шаги, торопившиеся вниз. Должно быть, из трактира, с опозданием. Шаги заглохли. У Андреаса усилилось чувство одиночества, гнев его нарастал. Спустился вечер. Андреас понять не мог, что так задержало супругов, вот уж ненасытные утробы, в эти минуты он их ненавидел. Он выглянул в дверь, на пирсе было тихо, и только с рынка доносился незнакомый шум, он прислушался, стараясь понять его причину. Но тут его осенило: так вот что там происходит! Он был в полном отчаянии; итак, началось — и без него, хоть это ближе всех его касается! Он подумал о Гулле, без него там, конечно, не обошлось, но и Гулль не догадался послать за ним, Андреасом. Андреас вернулся в дом. Он ненавидел эту крышу, ненавидел этих спящих больных ребят, ни за какие пироги не надобно ему детей, которые держат тебя дома на привязи. Он снова вышел и наконец увидел на углу тень: жена Кеденнека. Они обменялись кивком, и он зашагал дальше.
