В порту было так же оживленно и людно, как в дни отхода кораблей. Здесь, как всегда, толпились жены и дети из окружающих поселков, пришедшие проводить своих мужей и отцов. На этот раз отход предполагался примерно дня через два. Мужчины стояли небольшими группами по экипажам и обсуждали свои требования. Западный ветер, хлеставший женщин по щекам завязками чепцов и причесывавший гребни волн в обратном направлении, гнал их мысли независимо от слов вперед, вон из бухты. Через два дня самое позднее, думалось им, они выйдут в море по новым тарифам. А в будущем году последуют их примеру рыбаки соседней области.
После полудня в Санкт-Барбаре было вывешено объявление: всем экипажам предлагалось выбрать по одному представителю и направить в контору пароходства для переговоров. Рыбаки без особых разногласий выбрали представителей. После голосования собрались у дверей конторы. Избранные делегаты вошли в контору. Ожидавший их там служащий, незнакомый пожилой человек в очках, поднялся из-за конторки и обратился к ним с речью. Он говорил очень вежливо, но так тихо, что все обступили его, чтобы лучше слышать, и соблюдали полную тишину. Компания объединенных пароходств фирмы «Бредель и сыновья» готова вступить с ними в переговоры. Случай с Бределем-младшим не позволяет им прислать своего представителя в Санкт-Барбару. Между тем рыбакам, живущим в округе, надлежит вернуться к себе домой, так как до окончательного соглашения в порту Себастьян и до отплытия пройдет еще несколько дней.
Делегаты, вернувшись к своим товарищам, обсудили это предложение. Кое-кто советовал всем опять собраться наверху и потолковать с Гуллем, но большинство предпочло не задерживать переговоров. Итак, избрали троих, и они вечерним пароходом отправились на остров, а оттуда в Себастьян. В течение следующего дня рыбаки разошлись по домам, и в Санкт-Барбаре снова утихло.
Похлебка, стоявшая на столе у Кеденнеков, была до того жидка, что казалась живым упреком обоим взрослым мужчинам. Солнце, заходившее снаружи, за хижинами, отбрасывало багряные отблески на головы ребятишек, на стену и пол. Младенец спал, в комнате стояла тишина, слышно было только, как ложки скребут по тарелкам.
Кеденнек накануне возвращался домой в обществе своего соседа Бруйка.
— Кеденнек, — обратился к нему Бруйк, — уж ты-то ведь человек с понятием, для чего ты только в это ввязался?
Кеденнек промолчал.
— У таких заварух, — не унимался Бруйк, — лихое начало, да печальный конец. Порт Себастьян? Чушь какая! Вот увидишь, что от этого останется к следующей зиме.
Кеденнек остановился и громко захохотал. Бруйка даже передернуло, и он больше не сказал ни слова, так они молча и разошлись по домам.
Все еще сидели за столом, как вдруг Андреас вскочил с места. В дверь постучали, вошел Гулль. Жена Кеденнека склонилась над тарелкой, а дети уставились на вошедшего, да и Андреас и Кеденнек в недоумении на него воззрились. Нельзя ли ему присесть? Конечно, можно. Ему предложили поесть, в кастрюле еще осталось немного похлебки. Гулль стал отказываться, но тут уж вмешался сам Кеденнек. Гулль повиновался, а затем спросил, не найдется ли у них где переночевать. И в ответ на их удивленный взгляд пояснил:
— Никуда это не годится: вечно я торчу наверху в трактире, они уже знают, где меня искать, это перестало быть секретом, мне следовало бы какое-то время переждать здесь.
— Что ж, почему бы и нет! — согласился Кеденнек.
Дети неотрывно следили за Гуллем. Так вот он, этот приезжий, он их гость! Андреас поглядывал на него сбоку, глаза его блестели: «Вот он и сам к нам пожаловал!» Хотя Кеденнек глаз не сводил с Гулля, тому казалось, что он смотрит куда-то сквозь него, на какую-то точку за его спиной. А Кеденнек между тем думал: «Вот он и сам у меня, за моим столом». Жена Кеденнека недоверчиво разглядывала куртку Гулля.
Детей уложили с родителями, Андреас лег на скамью, а Гулля устроили за перегородкой. Свет погасили; и словно только сейчас все шумы получили право на жизнь, сначала раздалось тихое посапывание малютки и неназойливый равномерный стук отставшей доски, которой ветер снаружи хлопал о стену. Затем послышалось дыхание детей, затем дыхание Андреаса, а там и супругов. Здесь хорошо спалось. Гулль уснул и, засыпая, слышал, как его дыхание смешивается с дыханием остальных.
