Это мое свободное отступление от темы, или возникшие мысли по ходу событий. Все это жизнь, которую определяла сложившаяся ситуация, и объективные причины, предопределявшие человеческие поступки и складывающиеся мнения. Война породила много причин, обязывающих живущих сегодня призадуматься и поразмыслить о человеческом будущем, о своем завтрашнем дне. Но под силу ли такое сделать человеку с качествами, которые в него заложила природа, которые не смогли изменить тысячелетия в его борьбе за место под солнцем. Поэтому все мирные договоры между странами, живыми людьми или государствами недолговечны. Они заключаются под влиянием эмоций сегодняшнего дня. Вскоре сегодняшняя ситуация изменится, а вместе с ней и настрой живущих людей, но уже в другое время и в других условиях, с другими интересами и потребностями. Тот, кто начинает войну, ему всегда кажется, что он силен, умен и хорошо подготовлен. Что война для него будет подобием легкой прогулки в мужской компании. Но все это многажды бывало. А разочарования от утрат сменялись на вдохновения и новые надежды на легкие победы. Забываются договора, клятвы, обещания.
И так, едва я успел прижиться в Конотопе и найти товарищей по духу, как снова многих раненых погрузили в эшелон и повезли еще куда-то. Вскоре поезд привез нас в Минск. В Минске госпиталь находился в нескольких кирпичных зданиях напротив знаменитого Минского театра балета. До войны его часто печатали на почтовых открытках. Город был сильно разрушен. Целые кварталы лежали в развалинах. Но это красивое здание стояло во всей своей красе и я, глядя в окно, часто любовался им. Рассказывали, одни с радостью, другие со злобой, как минские партизаны в какой-то немецкий праздник или по какому-то другому случаю взорвали под полом мину. В здании собралось много немецких офицеров на празднество. Было много убитых и раненых. Но само здание внешне не пострадало. Местные минчане говорили, что немцы город взяли быстро, на пятый день войны. Но победить его не смогли. Минск лежал в развалинах, но его руины стреляли. Этим многие минчане гордились.
Минский военный госпиталь был довольно большим. Там были здания отдельно для солдат, и отдельно для офицеров. Однажды мне пришлось побывать в палатах, где лечились офицеры. Все увиденное говорило о том, что немецкие офицеры находились в привилегированном положении. Я был удивлен и поражен увиденным. Чистота беспримерная. Никакой тесноты или скученности. Палаты на 1-2 человека. Ковры, зеркала, цветы. В каждой палате радио. На кроватях шелковые одеяла. На самих офицерах красивые пижамы. Питание было по заказу раненого. Мы, советские люди, у себя дома при советах, даже мечтать не могли о подобном. Не могли мечтать еще и потому, что не знали, что так может быть в действительности где-то. Наши русские смотрели на это с удивлением и некоторые говорили:
- Вот это да!
Потом, помолчав, добавляли:
- Хотя у нас и было не так здорово, как у них, но тоже было ничего.
Здесь брали верх национальные чувства. Во всех госпиталях у немцев больных было больше, чем раненых. Ранения у большинства пустяковые. В советской армии такие ранения лечили где-нибудь в ближайшем к фронту медсанбате. А некоторые раненые даже сами не хотели уходить с передовой на лечение в тыл и лечились здесь же на передовой у своего медика. Такое, конечно, бывало не часто. Да и самого раненого часто бывали свои соображения на этот счет. Я всего не знаю, но думаю, что для тяжелораненых у немцев были другие госпитали. В советских госпиталях раненых средней и тяжелой степени бывало очень много. Не хватало ни мест для раненых, ни обслуживающего персонала. Особенно в ближайших госпиталях к фронту в периоды активных боевых действий. Чтобы иметь резерв мест в госпиталях, еще не выздоровевших солдат выписывали в батальоны для выздоравливающих. Я видел эти батальоны выздоравливающих. Это солдатское горе и позор нации. Однажды мимо проходила колонна таких выздоравливающих. Вид у солдат страдальческий. На многих светятся бинтовые повязки. Некоторые хромают, другие отстали и едва передвигаются. Колонна растянулась, солдаты идут вразброд. Сбоку идет командир, но он идет молча, не замечая непорядка. Лучше не вспоминать о тех красноармейских трудностях и государственном неуважении к раненому защитнику Родины. Однако после войны, медики, а может быть политорганы, считали и уверяли весь мир, что советская медицина в отечественной войне была на должной высоте. И как подтверждение этого, большой процент раненых, вернувшихся на фронт после лечения. На самом деле не хватало перевязочного материала, использованные бинты отдавались в стирку и использовались по несколько раз. Медикаментозное обеспечение и питание были весьма скромными. Многое держалось на энтузиазме и упорном труде медперсонала. Это были трудности каждодневные, с которыми уже как бы примирились. А вот, что рассказала моя двоюродная сестра о времени и днях, когда активизировались военные действия на фронте. Звали сестру Тася Бибаева. Она была майор медслужбы и хирург по профессии. В такие дни в госпиталь поступало раненых так много, что их было некуда класть. Они лежали повсюду, куда только можно было положить. Многие нетяжелые иногда ожидали своей очереди где-нибудь поблизости, вне стен госпиталя. Работать приходилось круглые сутки. Когда хирург от переутомления и бессонницы засыпал у операционного стола, его, спящего, уносили на руках, чтобы он смог слегка соснуть. Сон хирурга бывал весьма краток. Спать давали час-другой. После чего, чтобы разбудить хирурга, его обливали холодной водой. С помощью стимулирующих средств, приводили в рабочее состояние, и снова ставили к операционному столу опять на многие часы, до новой потери сознания. Может быть, это бывало не так уж и часто, но бывало. От такого вымученного хирурга ждать блестяще проведенных операций, разумеется, не приходилось. В госпиталях не хватало перевязочного материала и лекарств. Питание плохое и если после такой удручающей действительности раненые выздоравливали лучше, чем в госпиталях других стран, если после такого лечения большой процент раненых снова уходили на фронт, то это было чудо. А может быть, советские люди, закаленные житейскими невзгодами, в самом деле, были очень живучи.
