Иногда некоторые граждане выражали свое недовольство своим бедственным положением. Но такие оказывались в тюрьме или в Гулаге, в лагерях. Если человек говорил, что где-то лучше, чем у нас, то мог услышать:
- А чей хлеб ты кушаешь?
Я почему-то всегда думал, что кушаю свой хлеб, заработанный своим трудом. После таких слов продолжение разговора грозило неприятностями и человек вынужден был мириться с многим.
Однажды, по какому-то случаю, раненым выдавали подарки, присланные немецким населением из Германии. Подарки состояли из приятных мелочей: бутылка вина, плитка шоколада, сигарет и разное другое. У немцев такие подарки были обычным явлением и выдавались часто. В советской армии тоже давали подарки, присланные населением из тыла. Советские подарки отличались от немецких. Они отражали национальные ценности, которыми богата их страна. Из советского тыла солдатам присылали красиво вышитые кисеты для махорки, варежки, теплые носки и еще много других полезных и нужных вещичек. Многие советские граждане присылали в действующую армию патриотические письма. Письма писали люди всех возрастов, молодые и старые. Некоторым приходили письма от патриотически настроенных девушек. На конверте такого письма было написано примерно так: 'Действующая армия. Молодому красноармейцу'.
Я тоже получил такое письмо. Девушка писала много хороших слов и добрых пожеланий. Она сообщала свой адрес. Предлагала знакомство и желание переписываться. На ее письмо я не ответил т.к. тогда переписывался со своей школьной подругой. Однажды из Узбекистана прислали сладкое десертное вино и вкусные сухофрукты. Но такое потом нам не присылали, ибо в тылу умножились разные житейские трудности. Когда в госпитале или на фронте солдату вручали такой подарок из тыла, то бывало очень радостно. Однако, душу человеческую всегда точит червь сомнения. Тогда все мы знали о больших трудностях страны и тех лишениях, которые переносили наши родные в тылу. Потому, радуясь подарку, солдат размышлял о его ценности для жителя тыла и способу организации его. Не заставили ли человека отдать последнее, оторвать у своих голодных детей, может быть, последний кусок хлеба и отослать незнакомым солдатам на фронт. Для такого благородного поступка дарительнице женщине было нужно большое великодушие и сверхчеловеческое, неженское мужество. Потому возникали сомнения, в самом ли деле все эти подарки сделаны обнищавшими людьми от всей души и добровольно. В нашей стране все было добровольным, но обязательным. От того-то солдаты и фантазировали. Могло быть, что в тылу, объявив все население патриотами, призвали проявить свой патриотизм и выполнить свой гражданский долг для ускорения победы над вероломным и жестоким врагом. И полураздетые, голодные советские патриоты в тылу, под контролем бдительного ока, радостно выполняли свой патриотический долг. Солдаты, воспитанные в духе советского патриотизма, знали, что это такое. Чтобы развеять сомнения, нас уверяли, что подарки есть добровольное и патриотическое начало самого населения. Это их вклад в дело победы над врагом. Солдаты верили или не верили этому, но про себя, или в разговоре вспоминали времена добровольной коллективизации крестьян. Ежегодную добровольную подписку на заем, на газеты и еще много другого добровольно-патриотического, от которого отказаться никому не позволяли.
Мои перемещения из госпиталя в госпиталь происходили по железной дороге в дни немецкого наступления на Курской дуге 5 июля 1943 года. Немецкие вагоны меньше русских и рассчитаны на поездки на короткие расстояния сидя. Поезда отходили от станции без паровозных гудков. Железнодорожник в форме оглашал по-немецки 'садись', поднимал цветной круг и поезд без сигналов уходил со станции. Спальных мест или для лежания не было. Ехали и спали сидя. Спать сидя я не умел, и мне было очень трудно. Немцы были либо терпеливы, либо приучены так, будто они всю жизнь спали сидя. Главное, они не роптали и не жаловались на неудобства. Вагоны были не перегружены. Тесноты или скученности не было. Казалось бы, в дни боев под Курском с фронта должно ехать много раненых, но этого я не заметил. Из России в поездах ехали какие-то чиновники, отпускники, легкораненые, и еще какие-то солдаты. В том числе и я. Войска и техника на фронт ехали, наверное, другими дорогами. А может быть, они прибыли туда заранее, еще до наступления. В нашем поезде отпускников, едущих с фронта домой, было больше, чем кого-то других. Как мне тогда объяснили, что у них существовал закон, по которому солдат получал отпуск через одиннадцать месяцев, независимо от положения на фронте. Шло наступление или отступление, значения не имело. Наступило время отпуска, получай и езжай куда хочешь. Это говорило за то, что немцы в своих делах руководствовались законом, а не целесообразностью. И еще это указывало на уверенность руководства в своей силе. Если в самих вагонах едущих было мало, то сама железнодорожная линия была перегружена очень. Такого раньше я не видел и не слышал. Поезда двигались медленно, чуть ли не впритык один к другому, на расстоянии сто или сто пятьдесят метров. На станциях царил порядок, работали пункты питания, почта, справочное бюро, медпункты. Чтобы эшелон не подорвался на партизанской мине, впереди эшелона шел паровоз с пустой платформой впереди. За паровозом с пустой платформой метрах в ста шел основной эшелон. Несмотря на все предосторожности, партизаны действовали весьма успешно. Мне и раньше приходилось слышать о подвигах белорусских партизан. Но то, что я увидел своими глазами, меня поразило и превзошло даже самые смелые фантазии. Наш эшелон несколько суток медленно продвигался по лесистой местности Белоруссии. Слева и справа от железнодорожного полотна в изобилии под откосом валялись паровозы, вагоны и какое-то другое имущество, полетевшее под откос вместе с вагонами.
