Добежав до первой избы, без стука открываю дверь и вхожу внутрь. В доме сухо и тепло. Из русской печи пахнет чем-то вкусным. У окна на лавке сидит старуха. Моему неожиданному появлению она, видимо, удивлена. Смотрит на меня молча и растерянно. Когда бабка, придя от удивления в себя и обрела дар речи, она без предисловий разрешает мне взобраться на теплую русскую печь. Мои мокрые штаны и рубашку положила сушиться в печку. Я же в это время в костюме Адама и Евы, укрывшись какими-то лохмотьями, отогревал свою душу на печи. Видимо старуха не знала, что делать со мной. Она молча ходила по комнате взад и вперед и все время вздыхала, зачем-то перекладывала вещи с места на место, заглядывала в печь. Потом снова села возле окна на лавку и сказала:
- Ты, парень, долго то не задерживайся у меня.
- Ладно, бабушка. Вот только дождь пройдет. Погреюсь немного бабушка.
- Грейся, грейся. Вишь, как продрог, бедняга. Не дай бог заболеешь. А то и умереть так не долго.
- Нет, бабушка, я живучий. Не умру.
- Кто тебя знает? Этой весной один тоже, вот как ты сейчас, пришел погреться попросился. Я пустила. А он возьми да умри у меня вон там на этой же печке. Беды то потом сколько наделал.
- Нет, бабушка, я не умру. Он тот, наверное, хворый был, а я здоровый.
- Кто вас знает. Одни хлопоты с вами.
Бабка порассуждала некоторое время, одела на голову платок и вышла.
- Скоро приду, - сказала она.
В доме остался я один. Отогревшись на печи, почувствовал такой страшный голод, что начал принюхиваться, чем это их вкусно у бабки пахнет. Она же ушла и, казалось, совсем забыла о своем госте. Я даже стал беспокоиться. Вдруг старуха пошла в полицию? Вот это будет сюрприз для меня. Нет, как бы ни было, идти в полицию на голодный желудок неподходяще. Может быть, в доме я все же найду чего-нибудь подкрепиться. Погляжу! Прислушался, никого. Слез с печи. В одежде новорожденного младенца, накрывшись рваным одеялом, начал ревизию. Было неловко ходить по чужому дому в подобном виде. А вдруг кто-нибудь войдет? Позор какой. Бабка потому и оставила меня в доме так смело. Она видно понимала, что в голом виде я не слезу с печи.
Однако кушать хотелось очень. На полочке для посуды оказалось несколько старых сухарей. На первый случай это хорошо. Взяв сухари, быстро влез к себе на печку. Сухари под зубами громко хрустели. Как громко хрустят, возмутился я. Такой хруст старуха и на улице услышит. Проклятый сухарь. До чего же он жесткий.
Вскоре вернулась и сама бабка, в руках она держала крынку с молоком.
- Ого, это хороший признак, - подумал я. Бабка, наверное, добрая и старается для бедного, для меня значит. Вот славно поем. Когда же она достала из печи вкусно пахнущий чугун и поставила его на стол, то я едва удержался на печи. Постеснялся в голом виде.
- Одежда твоя еще но высохла. На вот, одевайся, - и хозяйка бросила на печь старое одеяло. Обедал я, завернувшись в одеяло. Когда после обеда дождь перестал, бабка вынула из печи мою высохшую одежду и сказала:
- Теперь можно идти.
После теплой печки было страшно снова идти в холод и непогоду. Когда я начал расспрашивать о дороге, та без предисловий сказала:
- Ты, парень, ловкий. Сам, без меня найдешь.
- Бабушка, а как же я ее найду?
- А так вот! Думаешь, по тебе не видно, кто ты такой? И откуда взялся? Я только глянула на тебя, так все и поняла. У тебя же в твоей рубашке и в штанах везде листья да семена от травы. А кому это надо ходить по полям да лесам? Известно кому!
- А что, бабушка?
- Да то! Что на всех дорогах в село и из села стоят полицейские посты. Мой дом, куда ты зашел, стоит в середине села. Как бы ты прошел ко мне по дороге? Значит, ты пришел через поле, с задов. Ну и бог с тобой. Иди своей дорогой. Какое мне дело, старухе, до чужих забот? Я ничего не знаю, и тебя тоже не видела. Понял? Вот, намедни, когда полицаи вешали этих, ваших-то, партизан значит, народ смотреть ходил. Я не ходила. Грех это! Старуха перекрестилась. Грех, - повторила она. - Где это было видано, чтобы свой же русский убивал русского? Говорят, что скоро конец света наступит. Все от того, что в бога не стали верить. Раньше такого не было.
