С тяжелыми думами покинул я Буду. Жизнь и люди стали казаться отвратительными. То, что раньше выглядело надежным и красивым, теперь потеряло свое значение и цену. Дружба людей и верность обернулись фальшивыми позерством и ложью. Корыстной, личной выгодой. Кому теперь верить? Может быть, люди ни причем. Я сам еще не созрел до того состояния, когда с человеком считаются, как с взрослым. Потому и поступают со мной как с мальчишкой, которого не грех и обмануть. Что тогда делать мне, чтобы походить на взрослого? Пусть я ростом мал и годами еще не вышел, но поступки мои, они слишком взрослые. Ведь не каждый взрослый решится на подобное. По каким же качествам судят о человеке? Мне казалось, что я вполне был пригоден дня союза в трудном деле. И на меня можно положиться, как на надежного товарища. Внутренне я вполне надежен и крепок. Но кто это видит? Ни у одного человека не видно, что находится у него внутри. Все смотрят на внешний вид. Внешность, она гипнотизирует, внушает симпатию или неприязнь. Моя внешность никому ничего не внушала. Наоборот, все пытались мне чего-то внушить. Дать полезный совет, и этим облагодетельствовать меня. Слюсарь, конечно, был плут и мошенник. А вдруг вся жизнь есть сплошной обман? Везде и во всем, в большом и малом. Слюсарь не был человеком сам по себе, единственным отщепенцем. Что, если он есть закономерный продукт бытия? Ведь бытие определяет сознание! Тогда таких мошенников много! Рос то он не в берлоге! Как бы ни было, артистом он был отличнейшим. Скольких людей смог одурачить! Голодных людей конечно не трудно соблазнить. А он обещал свободу, хлеб, сало, спирт. Это было там, за колючей проволокой. Здесь же куска хлеба было жалко. Даже доброго пожелания в дорогу не высказал.
Наверное, нет хороших людей по-настоящему. Больше позируют и хвалятся. А чтобы собственное 'Я' выпирало порельефнее, создают контраст. Кого-нибудь ругают. И так везде. В большом и малом. Кому теперь верить? Если даже официальные лица, начальники, в трудную минуту перекрашиваются.
Попадались типы, которые в Красной Армии занимали большие должностные посты. Они весьма убедительно ругали немцев. Говорил, что немцы звери и над нашими людьми издеваются здорово. Теперь же, попав в плен, они рассказывали про зверства НКВД и уверяли, что НКВД пострашнее немецкого гестапо. Говорили, что там пользуются пытками и зверствами, которым позавидуют палачи из средневековья. Но дай бог кому попасть туда, особенно нашему брату, пленным.
Почему такая неразбериха? Что же так размагничивает людей, когда они выходят из-под контроля? И почему это случается? Почему? Попробуй, угадай! Собственно говоря, все эти хитросплетения мне и понимать не обязательно. Мое ли это дело? Пусть разбираются другие, у кого для этого есть время. Мое дело солдатское - воевать! И все-таки следует быть поосторожнее. Недаром в школе говорили, что выживают самые сильные и приспособленные. Вот потому, чтобы не попасть хищникам прямо в зубы, следует быть не только сильным, но и немножко умным. Ведь до фронта еще так далеко! По пути ждет холод, голод и игра в прятки с полицаями.
После Буды в душу вселились пустота и безразличие. Мир стал чужим, злым и неприветливым, а сам я казался себе маленьким - маленьким, слабее, чем букашка, которую любое зло может раздавить и превратить в ничто. Однако, несмотря на растерянность, я все-таки жил и продвигался к фронту.
Незаметно прошло в пути еще несколько дней, и я уже шагал по пригородным селам Харьковщины. Многие из них были добротные, сделаны из жженого кирпича, и не походили на те другие, которые встречались до этого. Сами люди не походили на деревенских. Все в них говорило о близости большого города.
Возле одного богатого дома стояла красивая, дородная женщина, которая, скрестив на груди руки, внимательно разглядывала меня. Было желание пройти мимо подальше от нее. Чего ей нужно от меня и чего это она меня так внимательно разглядывает? Я принял непринужденный вид и, медленно подходя к дому, сам стал изучать женщину, пытаясь разгадать ее намерения. Когда я подошел ближе, она сделала участливое лицо и сказала:
