Интересно было бы узнать, согласились бы умереть за свои идеи те, кто придумал их? Умереть так храбро и беззаветно, как умирают те, кто ничего не понимает в этих идеях. Если бы все это было в школе, то я ответил бы правильно, по-книжному. Теперь же мысли двоились, на весь мир я был зол, поставить мозги на место было некому.
При выходе из очередного села ко мне пристроился попутчик, мужчина лет тридцати. В плен он попал под Керчью, немного раньше меня. Сбежал, добрался до дома и теперь шел в соседнее село проведать родственников. Я сказал, что у меня на этой стороне никого нет и мне хотелось бы пробраться к своим.
- Стоит ли? - возразил попутчик. - Тебе лучше всего где-нибудь пристроиться здесь. Переждешь всю эту шумиху, а дальше увидишь сам, как дела твои повернутся.
- Свои то лучше, - ответил я.
- Что тебе сказать парень на счет этого? Лет тебе еще мало, жизни настоящей ты еще не видел, не спеши. Оставайся где-нибудь в деревне, да и живи себе на здоровье. Мужики теперь в деревне на вес золота. Ты же мужчина.
- Это верно, - сказал я. - Только я житель городской, я в деревенских делах ничего не понимаю.
- Научишься! Невелика наука в хлеву вилами навоз ковырять. Кто-нибудь возьмет. Может быть, в примаки пойдешь?
- Нет, мне это не подходит.
- Ты чудак, парень. Думаешь там у своих тебе лучше будет? Зря надеешься. Ты живешь еще школьными представлениями о жизни. Всякой газетной чепухой. Ты лучше о жизни в колхозе поговори с самими колхозниками. Они тебе расскажут правду о колхозной жизни.
- А что?
- Да ничего! Все они жалуются на колхозные порядки, жили плохо. Работали в поле круглый год. Без выходных, без отпусков, без гарантированного денежного вознаграждения, а когда в конце года приходил срок оплаты за работу, то вместо зарплаты некоторые получали счет, по которому колхозник оставался еще должен колхозу. Это плохо, парень. Плохо колхознику, и еще хуже государству. Возникало недовольство. Недовольство не частным случаем, обидой на председателя колхоза, а недовольство всей системой, затаивалось зло, ненависть. А однажды все это вылезает наружу, как вот теперь. Причем в самый неподходящий момент. Вот эти полицаи, что немцам служат, думаешь, кто они? Наши же колхозники. У них мозги тоже набекрень. Поначалу они обрадовались, что больше не будет этих непонятных и трудных колхозов. Потом, когда их мобилизовали немцы и дали в руки оружие, они растерялись. Только было уже поздно. Служат они им, лишь бы время прошло.
- Однако мне попадались довольно старательные служаки, - возразил я своему попутчику.
- Да, это верно. Встречаются гады высшего сорта, эти видимо из категории идейных служак. А может быть просто дурни. У нас на Украине богато дурней. Конечно, есть и такие, которые всерьез думают у немца счастья найти. Пусть ищут, каждый ищет свое. А все-таки своим хозяйством жить веселее, - заключил попутчик. - Не повезло в одном месте, ушел в другое. А куда уйдешь из колхоза? Везде одно и то же. Порядки же в них были как при крепостном праве. У человека нет ни паспорта, ни права уйти из колхоза. Уйдешь самовольно - поймают. Попадешь на каторгу. Колхозник жил как бы в заколдованном кругу. Своего ничего нет, все забрали в колхоз, а что было колхозным, то это все считалось общественным, и колхозник не слишком мог рассчитывать на это, как на свое собственное. Жили трудно. Единственно, чего не могли делать с колхозником, это продать его или пороть, как при крепостном праве. Зато ссылкой на каторгу пользовались, как ни при каком другом режиме. Говорят, что наш народ грубый да жадный. А с чего бы ему быть красивым да ласковым? Всю жизнь крестьянин бедствовал. Голод, холод, запугивание ссылкой.
- Не знаю, - сказал я. - Я еще маленький, и о таких вещах судить не могу.
- Не придуряйся. Какой ты маленький? Ты же солдат. Те, к кому ты идешь, не посчитают тебя за такого. Они с тебя спросят, как с самого закоренелого преступника, по всей строгости военного времени. В НКВД тоже планы спускают. Не дай бог дураку дать в руки меч правосудия. Он им будет размахивать профессионально, как палач на эшафоте. Еще много свалится невинных голов перед слепой безрассудной силой. В том числе и твоя подходит под эту категорию. Думаешь, кому-то будет охота разбираться в тебе, виноват ты или не виноват? Посмотрел бы ты, как они во времена раскулачивания обращались со своими же русскими людьми, которых окрестили кулаками. Чего там говорить о немецких фашистах? Они чужие нам, враги наши. На немцев другое зло, как бы положенное по закону. А вот когда по дурости обижают свои же, то от этого горько бывает.
