Я был взволнован: пламенная защита Павла в Рудольфе Штейнере выявила мне точку его "беспомощности"; он говорил о себе, вероятно, не замечая этого; заметь он, что его апология — самозащита, он бы не так педалировал Павлом; и не подчеркивал бы похвальбу "немощами". Но признаюсь: зга "беспомощность" в докторе в линии моих разглядов его "христианской" позиции была могучим опорным пунктом уверенности: выявление этой беспомощности — есть следствие события на пути в ДАМАСК; дохристианские "маги" и "магики" а ла Ледбитер — события не имели: имели же они событие разрыва Люцифером рукотворной Иконы Иисуса Христа, в результате которой лик Иисуса сместился; возник Иисус бен-Пандира[387], а не Иисус из Галилеи; следствие — Кришнамурти[388].
В гремении, в едких сарказмах, во вскриках на Безант, — меч, поднятый за дело Иисуса; без пышных фраз встал "несправедливо" гремящий Штейнер, и вывел души, смущаемые соблазном о Правде Иисусовой.
12
Тема Евангелия от Луки поднималась мне и еще раз, в Дорнахе, на Рождестве 15 года, в связи с рождественскими мистериями; ставились две мистерии (два разных текста); в одной очень фигурировали: маги, Ирод и черт; она — страшная; в другой — пастухи. В связи с последней была построена лекция[389]; в ней снова выступила сердечная кротость, незлобивость; и — лик пастуха; говорил о собственничестве и о пастушестве; собственник, хозяин гостиницы, не принял Марию с Иосифом; Мария родила в вертепе, куда пришли пастухи; и — выступили два типа: "ВИРТ" и "ХИРТ"[390] от собственничества, в каком бы разрезе не проявилось оно, он звал нас к пастушеству: умалению перед вертепом младенца. И тот же знакомый лик выступил в нем.
Таков его лик перед младенцем Иисусом, как перед чашей, в которую сошел Логос. Любовь же к младенческой ясности мне стоит связанной с темой такого страдания в докторе, о котором сказать я бессилен: слова обрываются; человек, так страдавший, как доктор, — мог быть и БЕЛЫМ МЛАДЕНЦЕМ в иные минуты; когда он потом говорил об Иисусе из Назареи, плотничеством укрывшем страдания, не испытанные никем из Рожденных (до 30 лет), — опять: сквозь страдания выступала в докторе эта простая улыбка; с растерянною, точно нас конфузящейся улыбкой он говорил о том, что Иисус носил на лице печать; взглянув на печать, начинали любить Иисуса; к нему притягивались; возбуждала любовь перегорающая, но таящая боль, перед которой меркли обычные страдания; она выглядела влекущей мягкостью.
Тема о ясной любви связана в докторе с темой невыразимых страданий: младенец должен был в невыразимых безвинных страданиях стать сосудом Логоса, страдавшего иного рода страданием, тоже безвинным: за всю вселенную [за свою Вселенную]; Иисусово страдание от картины одержания бесами ближних, скрестилось с мукой Христа, безвинно испытывающего ужас и боль себясжатия до личности Иисуса; крест пересечения двух страданий лег в основу трехлетней биографии Христа Иисуса; Христос углублялся в личность Иисуса; Иисус, приподнимаясь силой Христа, становился Иисусом Христом. Доктор выдвинул факт: двух крестов; и ужас двух состояний: "Иисус Христос" и "Христос Иисус"; личность Иисуса перед этим соединением с Логосом в центре "Я" видела черную мировую дыру в себе, адекватную коперниканской вселенной; Иисус пред Крещением — просто "ОНО", в которое вламывается опустошенная Ариманом вселенная; таким "ОНО" шло к Крешению: к перекрещенности "Иисус Христос". "Христос" в свою очередь, добровольно согласившийся покинуть громаду духовного света, чтобы быть всосанным в узкую дыру личности, испытывал муку и ужас ненормального состояния спрессования, перед которым все виды безумия — ничто; так он мучился, становясь "Христос Иисус", прежде чем он зажил в Иисусе.
Два креста: "Иисус Христос", "Христос Иисус": это — миг Крещения на Иордане; реализация двух крестов в один крест — крест Голгофы (реального рождения Христа в сфере земли [в землю]). Штейнер вскрывает — никем не вскрытое, как два страдания — в третьем; впервые показан нам крест Голгофы, и у апостолов этого вскрытия нет; вскрыл потрясение судеб БОГОВ И ЛЮДЕЙ в миг Голгофы; преходили и "БОГИ", и "ЛЮДИ", чтобы воскреснуть в новой, не только человеческой, не только божественной возможности, впервые оправдывающей все, что есть: не только человечество в человеке, но и божественность в Боге; форма жизни — иная, единственно возможная форма, еще зачаточная, должна в грядущем конкретно родиться в знак воплощения ТОГО в ЭТО и ЭТОГО в ТО: Христос Иисус — и мир, и "Я", и природа, и "Дух", и история, и теория.
