Ввиду отсутствия первоисточников печатная и особенно мемуарная литература, значение которой нельзя преуменьшать для изучения культуры начала века, является едва ли не единственным источником для будущих историков теософии и антропософии в России. Читателям уже известны воспоминания Андрея Белого, Маргариты Сабашниковой-Волошиной, Аси Тургеневой, Клавдии Васильевны Бугаевой и др., которые, однако, уделяют больше внимания скорее фигуре Рудольфа Штейнера, чем истории возникновения и развития самого русского антропософского движения. Воспоминания, которые публикуются здесь впервые, уникальны тем, что они дают не только историю "пути" их автора к антропософии, портреты многих, кто оставил заметный след в истории русского антропософского движения, но и нечто вроде хотя и очень отрывочной и неполной, но хроники. Об их авторе, как и о многих других упомянутых ею людях, я ничего не могу сказать. "Непосвященному", по вполне очевидным причинам, было почти невозможно проникнуть в то, что осталось от московских и ленинградских антропософских кругов (замкнутая кружковщина всегда была характерна для теософской и антропософской среды). Теперь они, как и автор настоящих воспоминаний, "канули в Вечность: без возврата" (А.Белый). Жемчужникова, к сожалению, не уделяет достаточного внимания повседневной деятельности Общества. Отчасти эту лакуну восполняют материалы из архива Андрея Белого, представленные в другом разделе настоящего выпуска альманаха: его "Материал к биографии (интимный)"; его переписка, выразительно показывающая "стиль отношений" в тех кругах ("Искали тайных обществ, посвященных. Подозревали друг друга в причастности к оккультным организациям. В разговорах были оккультные намеки"[6]); материалы, касающиеся периода 1918-27 гг., когда Белый был особенно активен как в открытой, так и в "подпольной" деятельности движения, которому он остался верен до конца своей жизни (последние будут помещены в одном из ближайших выпусков "Минувшего").
Работа над биографией и творчеством Белого привела меня, как и многих других, к изучению антропософского движения. Не хочется сводить историю этого движения исключительно к фигуре Андрея Белого, но пока другие материалы не станут доступными исследователям или не "всплывут" на поверхность, мы должны опираться на его биографию, на многообразие им написанного, на его огромный архив (в настоящем выпуске "Минувшего" публикуется отрывок о его антропософских годах, 1910–1915), положив этим начало освещению истории одного из самых интересных явлений, которыми богата русская культура нашего столетия.
Дж. Мальмстад
Слово "антропософия" и имя Рудольфа Штейнера[7] я впервые услышала 17-ти лет в 7-ом классе гимназии. На рождественские каникулы 1915-16 г. мы поехали в наше имение Холмищи, Калужской губернии. С нами поехала мамина приятельница Надежда Николаевна Нотгафт с двумя девочками и моя подруга по гимназии Наташа Спиридонова. Мы собирались всласть походить на лыжах, повеселиться на елке. Сначала, до Нового года, все так и было. И в это же время Надежда Николаевна дала мне первую в моей жизни книгу Штейнера. Это была Акаша-хроника[8]. Мы с Наташей восприняли ее юмористически и хохотали до упаду, представляя, какими были наши "предки" — атланты и лемурийцы. Мы спрашивали: "Что это за автор, который разводит такие фантазии? И зачем их печатают?" Но Надежда Николаевна отвечала: "Вы можете, конечно, посмеяться. Но знайте, что автор — серьезный человек. Он доктор философии и имеет высшее образование также и в естествознании. И это не фантазер подобно спиритам с их стуками и блюдцами. О теософии ты уже знаешь кое-что, так вот, Штейнер — глава особой ветви теософии, называемой "антропософия". Это теософия, так сказать, высшего ранга, для тех, кто хочет в теософию внести дух научного знания". На Наташу эти сообщения не действовали, она только смеялась. Я вполне разделяла ее веселость, но все-таки меня "зацепила" самая идея возможности знать что-то о прошлом человечества не только документально исторически, но и как-то иначе — однако столь же "документально" — по отпечаткам Акаши-хроники, невидимой, но все же как-то доступной человеку. При этом очень импонировали два факультета — философия и естествознание, соединившиеся в авторе. И я порешила — по возвращении в Москву достать все, что можно, из сочинений Штейнера, чтобы понять — что это? Вздор или серьезно?
