Но нам приходится здесь рассуждать не как военной силе, а как народу; наше дело не есть военное дело, а дело свободного народа. Никто не является здесь представителем своего отряда; каждый, здесь присутствующий, есть представитель своего народа, не только части его, оставшейся в лагере, но и той части, которая уже покоится в земле, и той, которая будет существовать после нас. Мы являемся представителями не только самих себя, но и тысяч, которые принесли последнюю жертву своему народу — пленных, рассеяных по всему свету, — представителями женщин и детей, тысячами умиравших в концентрационных лагерях неприятеля; мы являемся уполномоченными за кровь и слезы всего народа. Они взывают к нам из темниц, лагерей, могил, полей битв и из мрака будущего, умоляя нас постараться избегнуть всех путей, ведущих к искоренению африканского народа!
Но мы не бесцельно вели борьбу, мы сражались не для того, чтобы быть убитыми, мы боролись исключительно за свою независимость и готовы были принести в жертву все за нашу независимость. Все, кроме одного — нашего народа. Нельзя отдать за независимость существование целого народа. И когда мы убедились, что, говоря человеческим языком, нет более шансов сохранить независимость обеих республик, тогда нам стал ясен наш долг прекратить борьбу для того, чтобы не только народ, но и всю его будущность не принести в жертву идее, которая не могла быть осуществлена.
Есть ли благоразумная возможность сохранить нашу независимость? Мы сражались беспрерывно уже в течение трех лет. Нисколько не преувеличивая, мы можем сказать, что мы напрягли все наши силы и употребили все средства для исполнения наших заветных желаний. Мы отдали тысячи жизней, мы отдали все наши земные блага; наша родная страна превращена в бесконечную пустыню; более 20,000 женщин и детей умерло в неприятельских лагерях. И что же? Приблизило ли это нас к независимости? Напротив, мы все далее от нее отодвигаемся. И чем далее мы пойдем в этом направлении, тем большая пропасть окажется между нами и тою целью, с какою мы ведем борьбу. Способ ведения войны неприятелем довел нас до полного разорения, вследствие которого исчезает всякая физическая возможность вести войну далее. Так как ни откуда никакого спасения нет, то гибель наша неизбежна.
Когда год тому назад от имени правительства было сообщено о нашем положении президенту Крюгеру в Европу, то он ответил нам, что, принимая во внимание настроение Капской колонии и чувства всех европейских народов, мы должны продолжать войну далее до последнего изнеможения.
Что касается нашей внешней политики, то я желал бы указать на неоспоримые факты (оратор говорил здесь пространно о политических затруднениях Америки и важнейших европейских державах в течение войны). Начало и конец нашего внешнего положения — это симпатии, за которые мы, конечно, от всего сердца благодарны, но… более этого мы не получили ничего и, вероятно, и в будущем ничего не получим. Европа будет нам симпатизировать, пока последний бур не будет закопан в землю, пока последняя бурская женщина с исстрадавшимся сердцем не ляжет в могилу, пока весь наш народ не будет принесен в жертву на алтарь истории и человечества.
Что касается настроения и положения дел в Капской колонии, то я уже довольно пространно об этом докладывал. Мы сделали ошибку, и Капская колония еще недостаточно созрела для этого дела. Во всяком случае, нам нечего надеяться на всеобщее восстание: 3,000 человек, примкнувших к нам, это герои, которых мы не можем достаточно восхвалить за их жертвы для нас, но они не выхлопочут для нас независимости.
Год тому назад мы спрашивали у президента Крюгера совета и исполнили все указанное им. Мы убедились, что если мы желаем остаться свободным народом, то мы можем опереться только на себя самих. Факты, которые узнали уполномоченные здесь. были взяты из обеих республик; они убедили меня в том, что было бы преступлением вести дальнейшую войну, не будучи уверенными в помощи откуда бы то ни было. Наша страна разорена окончательно. А еще мы будем продолжать идти к погибели нашего народа, лишенные всякой надежды на успех.
