Но теперь вопрос: что нужно нам делать? Вот лежит документ. Не в нем дело, а в том: продолжать ли войну или нет? Если он думает, что нужно прекратить войну, то не потому. что в этом предложении заключаются какие бы то ни было выгоды; но принуждает его к тому чувство ответственности. Когда он думает, что продолжением войны он роет могилу своему народу, то он чувствует, что не может этого делать. И поэтому он, глава народа, считает своим долгом помешать ему, чтобы хотя еще один человек был убит, или одна женщина умерла. Нужно принести эту жертву: это тоже вера. Что выигрываем мы, продолжая войну? Ничего. Потом окажется, что непременно произойдут сдачи неприятелю, одна здесь, другая там, и мы окончательно ослабнем. Мы принуждены будем также отдать большие участки земли. И неужели от этого мы станем сильнее? Ведь неприятель сосредоточит свои силы. И если земля будет покинута нами, кто же завладеет ею? Неприятель?!
По всей вероятности, это собрание является последним. Он думает, что другого такого случая для переговоров никогда не представится, так как силы наши постоянно слабеют. Если мы откажемся от этого предложения, то что же будет с нами в будущем? Если же мы его примем, то есть надежда расцвести и окрепнуть. подобно растущему ребенку. Иначе, — мы погибнем. Сруби дерево оно опять зазеленеет; выкопай его из земли — и оно уже никогда не оживет. Неужели наш народ стоит того, чтобы его уничтожить?
Те, которые хотят продолжения войны, говорят о надежде; но на чем же она построена? Никто сказать не может: на нашем оружии? На вмешательстве держав? Тоже нет. На чем же?
Ему очень жаль. что Трансвааль и Оранжевая республика расходятся во мнении, и что именно Трансваалю приходится сдаваться. Но что же делать, если неприятель всею массою надвинулся на Трансвааль, и нам, вследствии этого, нельзя выдерживать его натиска.
Г. Якобс молчал до сих пор потому, что принадлежит к [?]сражающимся[93]. Он очень много страдал, но, конечно, меньше, чем другие. Он прислушивался к тому, что говорили здесь, и не переменил своего мнения. Теперь он говорит то же, что говорил в Клерксдорпе, а именно: что бороться далее нельзя. Он указывает на положение страны, которое стало таковым, что в ней отряды не могут долее прокармливать себя. Он говорит также о положении женщин и детей, из которых и без того уже так много умерло. Если бы была еще какая нибудь надежда на успех, можно было бы продолжать сражаться, но ведь ее нет совсем. Далее он говорит о невозможности вмешательства и о молчании депутации. Он симпатизирует героям войны, но нельзя же головой пробить стену. Для того, чтобы надеяться, нужно иметь к тому основания, а мы не можем сравнивать свой народ с народом израильским. Израиль давал обеты; мы — нет. Далее он указывает, что для блага народа нельзя сдаваться без всяких условий. Условия, лежащие на столе, очень разочаровывают нас в наших желаниях, но это все, что мы можем получить. Что же касается затруднений уполномоченных, то он согласен с судьею Герцогом и генералом Смутсом.
Коммандант Альбертс (Стандертон) говорит в духе предыдущего оратора. Он стоит за прекращение войны с уступкою части земли, а если и этого нельзя, то как бы там ни было, а прекратить надо.
Вице-президент Девет думает, что в виду ограниченного времени, данного для решения вопроса, нужно было бы перейти к его заключительному фазису.
Генерал Бранд хотел бы еще кое-что сказать, но тоже полагает, что уже достаточно говорено, а потому желательно прекращение прений. Он желал бы представить редакцию ответа.
Фельдкорнет Опперман (южная Претория) находит, что продолжать войну затруднительно, но столь же затруднительно принять предложение. Он не знает что делать. Часть его бюргеров на в состоянии бороться. Самое ужасное — это положение семей: их нельзя оставить. Он полагает, что для блага женщин и детей нужно принять предложение с оговоркою.
После представления редакции заключения фельдкорнетом ван-Геерденом и фельдкорнетом Б. Росса — прения заканчиваются.
Заседание закрыто с молитвою.
Суббота, 31 мая 1902 года
