Сенлин понял, что от него, видимо, ждут вспышки ярости. Он должен был возмутиться тому, что кто-то заставил его жену раздеться и воспользовался ее красотой. Но его чувства были слишком беспорядочны. Разом навалились печаль и потрясение, гнев и желание. Как будто два огромных барана яростно бились рогами в самом центре его сути. Столкновение с ее портретом оказалось таким мощным, что он больше не мог утешать себя доводами рассудка. Его стыдливость не исправит мир; его поиски не повернут время вспять. Его старое, уютное восприятие себя, жены и их совместной жизни утрачено. Его плечи задрожали. Он не смог сдержать слез.
Сенлин поднял глаза и увидел, как художник подался назад в замешательстве. Огьера, похоже, застиг врасплох внезапный всплеск эмоций. Живописец почему-то указывал тяжелым ключом на Сенлина, но, когда тот взял себя в руки, Огьер отвел ключ в сторону.
– Мне жаль, – сказал Огьер, и их с Сенлином взгляды наконец-то встретились. В беспокойных глазах живописца сиял ум. – Я забываю, что не все так безжалостны, как башня. Ладно, давайте поговорим по-джентльменски. Я слагаю оружие. – Он осторожно положил ключ на стол. – Сделаете ли вы то же самое?
– Я не вооружен, – сказал сбитый с толку Сенлин, глядя на ключ. – Что это такое?
– Это очень хорошо замаскированный и искусно изготовленный пистолет. Вы что, правда не носите никаких средств защиты?
– С чего бы это?
Огьер прижал горб к спинке стула, скрестил руки на груди с выражением приятного удивления.
– Вы действительно так наивны, как кажется. Впечатляет. Вряд ли я могу винить вас за дружбу с Тарру. Бьюсь об заклад, вы подружились бы и с барсуком. – Он позволил себе легкомысленный смешок. – Хорошо, я расскажу о вашей жене. Но сомневаюсь, что история вам понравится. – Огьер кивком указал на портрет обнаженной Марии, который Сенлин все еще держал в ослабевших пальцах, прислонив к столу.
Месяц назад Огьер рисовал на берегу водохранилища, недалеко от его обычного пристанища возле кафе «Риссо». Поздним утром появилась женщина в красном пробковом шлеме и села на скамейку. Как правило, Огьер не включал случайных пешеходов в свою работу, если только они не маячили вдалеке и могли быть изображены несколькими мазками. Но эта женщина сидела в самом центре его поля зрения, словно зачарованная. Она не шевелилась, лишь часами смотрела поверх головы художника. Итак, Огьер включил ее в свой пейзаж. Затем, когда дневной свет пошел на спад, Огьер собрал краски и сложил мольберт. Перед уходом он ненадолго прервал ее задумчивость, чтобы поблагодарить за то, что она так самозабвенно позировала.
Этим, по мнению Огьера, все и должно было закончиться.
Но женщина встала и пошла за ним.
Он этого не замечал, пока она не догнала его на ступеньках, ведущих в квартиру на террасе, пропитавшуюся духами. Она с легким смущением, но отважно спросила, платит ли он тем, кто для него позирует. Художник сказал, что, как правило, нет, за редким исключением обнаженных моделей, которых он иногда нанимал, – чаще всего это были бедные горничные или помощницы по хозяйству.
Женщина в красном шлеме ушла расстроенная, хоть Огьер и заверил Сенлина, что не делал никаких непристойных предложений. Он даже не думал, что туристка согласится позировать – обнаженной или как-то иначе. На самом деле он выкинул этот эпизод из головы. Списал все на каприз туристки, захваченной экзотикой Купален.
Но она вернулась на следующий день, преисполненная решимости позировать для него, получая деньги за свой труд.
– Надеюсь, вы поверите мне на слово, если я скажу, что ничего неуместного не случилось. – Огьер подчеркнул клятву, положив руку на сердце. – Она позировала. Я написал картину, которую вы держите в руках. Я ее поблагодарил. Я ей заплатил, и она ушла. Опять же, я думал, что этим все закончится. – Наверху в синем лунном свете блестели зеркальные шары, похожие на рыболовные приманки. Сигарета Огьера вспыхнула во тьме, как оранжевый глаз, а потом погасла, раздавленная. – Но все же я увидел ее опять. И потом мы встречались каждый день на протяжении недели. За это время она рассказала мне многое. Она говорила о трагедиях и разочарованиях, о плане спастись самой – и, как она надеялась, спасти супруга.
