Бо́льшую часть террасы занимала мастерская. Посреди нее стоял крепкий мольберт на четырех ножках. К парапету, окружающему крышу, были прислонены стопки холстов. Помимо скромной койки и потертого шезлонга, задрапированного цветастой тканью, из предметов мебели здесь нашлись только хлипкий карточный столик и два ротанговых стула.
– Я не понимаю, почему люди платят за вторую крышу, когда над головами уже есть одна. Полагаю, все дело в привычке, – сказал художник, извлекая недокуренную сигарету из полной пепельницы и зажигая ее.
Художнику еще предстояло ответить на первоначальный всплеск эмоций Сенлина при виде знакомой фигуры на картине. Сенлин чувствовал, что художник увиливает от разговора, и это его тревожило.
Художник официально представился: его звали Филипп Огьер. У него была нервная привычка заправлять тонкие светлые волосы длиной до подбородка за уши, круглые и торчащие. Черты его лица были достаточно благородны: яркие бегающие глаза и подвижный лоб уравновешивали длинный нос с небольшой горбинкой. Горб на спине больше выдавался справа, из-за чего Огьер выглядел немного скособоченным, когда стоял неподвижно или сидел. В его голосе и мимике ощущалось нечто женственное, но Сенлин обнаружил мощное эго за спокойным фасадом.
Огьер пригласил Сенлина сесть, что он и сделал, хотя и бдительно устроился на краю сиденья – отчасти для того, чтобы не дать хмельным мыслям разбрестись куда попало.
– Я знаю, вы новичок в Купальнях, но не могу сказать, что мне нравится выбранная вами компания, – сказал Огьер.
– Тарру слишком часто пьян, и его сердце слишком разбито.
– Выпивка и печали, в которых он сам виноват, едва ли его оправдывают. – Огьер невесело улыбнулся.
Сенлин решил, что понимает подтекст: Огьер вряд ли отнесется с сочувствием или благосклонностью к тому, кто развлекается с его врагом. Сенлину оставалось лишь надеяться, что художника можно подкупить. Впрочем, средств у него осталось маловато.
Огьер достал из синего шкафчика бутылку и два гравированных бокала. Прежде чем снова сесть, художник положил на стол большой мастер-ключ – черную грозную штуковину с круглой головкой, в которую можно просунуть два пальца. Сенлин не помнил, чтобы на дверях, через которые они вошли, были замки.
– Вы, кажется, предпочитаете вино, но не хотите ли немного шерри? Боюсь, он ужасно сухой, но хороший, – сказал Огьер, и Сенлин, чувствуя, что не может отказаться, принял выпивку.
Огьер выпил за здоровье Сенлина, и Сенлин ответил той же любезностью, хотя от страха и вина хотелось сжаться в комок. Финн Голл предостерегал его именно от такой ситуации; разоблачив свое отчаяние перед Огьером, Сенлин сделался уязвимым. Он был полностью во власти художника. Но с того дня, как потерялась Мария, он в первый раз увидел что-то, связанное с ней. Мысль о том, что она все еще может быть или, по крайней мере, была в Купальнях, дала достаточно надежды, чтобы выдержать поведение Огьера.
– Откуда вы знаете эту женщину? – спросил Огьер, указывая на картину, которая привлекла внимание Сенлина.
Окрашенная доска теперь стояла на мольберте, лицом к ним.
– Она моя знакомая, если это вообще она. Трудно сказать.
– Просто знакомая? Если так, мне будет неудобно делиться подробностями ее жизни, – сказал Огьер, взял со стола массивный железный ключ и принялся им поигрывать.
– Я оговорился. Мы, разумеется, родственники.
– А-а, ну да. Возможно, вы ее рассеянный кузен? – Огьер зажег вторую сигарету и демонстративно выдохнул клубы дыма в сторону Сенлина. Когда к вони духов добавился запах дыма, у Сенлина заслезились глаза. – Знаете, ваша первоначальная реакция показалась искренней, и я подумал, что вам правда нужна помощь. Но теперь вы такой хладнокровный. А вдруг вы мерзкий оппортунист? Извращенец с вопиющими намерениями.
Спокойствие Сенлина дало небольшую трещину; отблеск мольбы ослабил его хладнокровный взгляд.
– Она моя жена, хотя у меня нет никаких доказательств. Я обещаю, что она это подтвердит.
Огьер, добившись желаемого откровения, улыбнулся. Сенлину захотелось броситься на самодовольного художника через стол. Это стремление его удивило.
