Адам вздрогнул – и не смог унять дрожь.
– Но Родион прав, с Комиссаром нельзя договариваться. Он давит и берет свое. Я привлек его внимание. Он узнал, кто я такой, и быстро все выяснил про Волету. – Лицо Адама сделалось бледным как воск. Посыпались первые снежинки, такие мелкие, что от них замерцал воздух. – Я никогда не слышал таких угроз и даже вообразить себе не мог таких жестокостей, как те, которые он пообещал мне и моей сестре. Я должен был достать картину. – Когда Адам наконец-то встретился взглядом с Сенлином, который не мог поверить своим ушам, его лицо отразило обиду. – Но ты не говорил, где она. Я обыскал твою комнату и кабинет, я умолял тебя сказать.
– Я пытался тебя защитить, – пробормотал Сенлин.
Снежные тучи отражали свет портовых фонарей и светились оранжевым, как дым от мокрых дров. Всего-то секунду назад он и не думал, что однажды почувствует себя более одиноким. Его жена потерялась, скорее всего, навсегда. Эдит мертва, и Огьер тоже. Тарру не вырваться из рабства. Предательство Адама было венцом поражения. У Сенлина не осталось друзей.
Тем не менее стоило ему об этом подумать, как сердце дрогнуло. Он увяз в жалости к самому себе. Адам, конечно, совершил серьезную ошибку, но это была ошибка отчаяния и наивности. Сенлин с самого прибытия их сделал немало. И разве Адам не спас его от Красной Руки, подвергая себя огромному риску? Разве Адам не помог воплотить в жизнь план Сенлина, хоть тот казался – и не зря! – величайшей глупостью? Право слово, разве сам Сенлин в чем-то его превосходил как друг?
Возможно, нет. Но тогда мог ли хоть один из этих доводов, какими бы они ни были воодушевляющими, когда-нибудь восстановить доверие к Адаму? Сенлин в этом сомневался, но решил, что, раз уж ему осталось жить всего несколько минут, он хоть попытается простить Адама.
Родион, улыбаясь, как человек, оправданный решением суда, направил изукрашенный слоновой костью пистолет на опустошенного и дрожащего Адама.
– Вот оно в чем дело, – сказал сутенер. – Заговор раскрыт.
Финн Голл предостерегающе вскинул руку:
– Промахи мальчишки никоим образом не оправдывают твои собственные, Родион. Убери пушку. Адам, что последнее ты сказал Комиссару?
– Что картина вот-вот всплывет. Я сказал, что она сегодня вечером окажется на самом скромном корабле в порту и забрать ее будет нетрудно. Вот что я пытаюсь вам сообщить. Я во всем признаюсь, потому что он приближается. Этой ночью он будет здесь.
Как бы подозрительно они ни относились друг к другу мгновение назад, теперь все одновременно содрогнулись от страха. Каждый из оказавшихся в неудобном положении противников молчаливо оценил свои шансы. Сенлин подавил болезненное желание рассмеяться: а он-то думал, что напихал в пистолеты слишком много пороха и взвел слишком много курков в порту. Комиссар затмит их всех.
– Где картина? – спросил Голл, и Сенлину потребовалось мгновение, чтобы понять: вопрос адресован ему. Он посмотрел на Голла, и тот в ответ вперил в него сердитый взгляд. – Не лги мне, Том. Я не в настроении.
– В ящике, – сказал Сенлин и указал на коробку, которая исподволь, необъяснимым образом переместилась в центр их собрания.
– Открой, Ирен, – приказал Голл, великанша послушно опустилась на колено и склонилась над небольшим ящиком.
Что вдруг нашло на Родиона, было не совсем ясно. Наверное, он просчитал свои шансы пережить этот вечер, и результат ему не понравился. Или, быть может, он ухватился за возможность изменить расстановку сил в миг открытия. И так же легко он мог оказаться во власти спазма гнева или ужаса, который и заставил его приставить пистолет к голове Ирен позади уха.
Сенлин ни о чем не думал. Он просто пришел в движение: его рука вырвалась из кармана, будто испуганная птица из куста. Скромный пороховой хлопок прозвучал как пробка от шампанского. Под глазом Родиона появилась красная слеза, и одетый в меха сутенер поднял руку, чтобы ее стереть. Но стоило коснуться слезы, как она набухла, а потом по его лицу полилось красное, словно из открытого крана. Родион издал жуткий дребезжащий всхрап и рухнул замертво на мелкий снежок.
