Гаул ничем не ответил на насмешку, но Перрин заметил, что он следил за каждым движением Чиад.
– А знаешь, Перрин, – сказал Гаул, – почему Дев Копья чаще всего посылают в разведку? Потому что они лучше всех бегают. А бегают они так хорошо потому, что боятся воздыхателей, желающих стать их мужьями. Чтобы избегнуть подобной участи, любая Дева готова пробежать сотню миль.
– Я нахожу это весьма разумным, – ядовито заметила Фэйли. – Вы не хотите отдохнуть? – спросила она Дев. Те отказались, и Фэйли, хоть и удивилась, тут же обратилась к Лойалу: – А ты готов? Вот и прекрасно. Найди мне эти Путевые Врата, Лойал. Мы и так слишком долго здесь задержались. Если позволить приблудному щенку отираться поблизости, он, чего доброго, вообразит, что его решили взять с собой, а этого не будет никогда.
– Фэйли, – запротестовал Лойал, – мне кажется, ты ведешь себя вызывающе.
– Лойал, я буду вести себя так, как сочту нужным. Ну, где же эти Путевые Врата?
Уныло повесив уши, огир вздохнул и повернул лошадь на восток. Перрин дал им отъехать примерно на дюжину шагов, затем он и Гаул двинулись следом. Он обязался играть по ее правилам, и тут уж ничего не попишешь. Но уж во всяком случае вести себя, как она, юноша не собирался.
Чем дальше всадники скакали на восток, тем реже встречались фермы – невзрачные усадебки с домами из грубого тесаного камня. В таких убогих хибарах Перрин и скотину не стал бы держать. Все меньше попадалось и рощиц, а вскоре исчезли и фермы, и рощи, осталась лишь холмистая травянистая равнина. Только трава, насколько хватало глаз, с редкими купами кустов на холмах.
Среди изумрудно-зеленых волн то здесь, то там паслись табуны великолепных лошадей знаменитой тайренской породы. Каждый табун – большой или маленький, из десятков или сотен животных, – находился под присмотром одного-двух босоногих мальчишек, носившихся по равнине на неоседланных скакунах. С помощью длинных кнутов, которыми они ловко пощелкивали в воздухе, юные пастухи не позволяли коням отбиться от табуна. Они старались держаться подальше от путников и при их приближении отгоняли коней в сторону, однако с любопытством и бесстрашием юности наблюдали за странной компанией: двумя людьми и огиром верхами, которых сопровождали три свирепых айильца – по слухам, захватившие недавно саму Твердыню.
Зеленая равнина радовала Перрину глаз. Он очень любил лошадей и даже в ученики к мастеру Лухану попросился отчасти оттого, что у кузнеца всегда можно было повозиться с ними. Коней в Двуречье было немного, и по стати им было далеко до тайренских.
Совсем иначе чувствовал себя Лойал. Поначалу он бормотал что-то себе под нос, но чем дальше они ехали по травянистым холмам, тем громче становился его голос, пока наконец он не взревел рокочущим басом:
– Пропало! Все пропало! Кругом одна трава. А ведь некогда здесь была огирская роща. В здешних краях мы не возводили каменных строений – таких, как в Манетерене или в городе, который вы называете Кэймлин, зато мы насадили здесь рощу, и какую! Сюда свезли деревья всех пород, со всех концов света. Росли здесь и Великие Древа, огромные, словно башни, высящиеся на сотни спанов. А как они были ухожены! Все здесь напоминало огирам, покидавшим дома, чтобы строить для людей города и дворцы, о родных стеддингах. Люди считают, что мы больше всего любим работать с камнем, а для нас это пустяшная вещь. Мы научились строить во времена Долгого изгнания, после Разлома Мира. Деревья – вот что мы любим на самом деле. Люди полагают, что наше величайшее творение – Манетерен, но мы-то знаем, что им была выращенная там роща. Но от нее, так же как и от здешней, ничего не осталось. Она сгинула и никогда не возродится.
Лойал с потемневшим лицом озирал холмистую равнину, где не было ни деревца, только трава и кони. Уши огира были напряженно прижаты к голове, и от него исходил запах… гнева.
Огиры славились своим миролюбием и были почти так же безобидны, как Странствующий народ, однако в некоторых историях о них рассказывалось как о грозных и непримиримых противниках. До сих пор Перрину лишь раз довелось видеть Лойала рассерженным. Правда, вчера, когда огир защищал детей, он, наверное, тоже был зол. Глядя на лицо Лойала, Перрин вспомнил старинную поговорку: «Огира рассердить – что гору свалить». Имелось в виду, что и то и другое – вещи невозможные. Юноше, однако, пришло в голову, что, вероятно, со временем смысл поговорки изменился, а поначалу она звучала примерно так: «Огира рассердить – что на себя гору свалить». Трудно вывести из себя добродушного великана, но уж коли разозлил его – берегись. Перрину, скажем, вовсе не хотелось, чтобы мягкий, улыбчивый Лойал, вечно уткнувшийся широким носом в книгу, когда-нибудь на него рассердился.
