«История с ожерельем королевы»
Двор окончательно дискредитировал себя в глазах общества, и «австриячка» Мария Антуанетта, которую стали называть «госпожой Дефицит», сделалась особенно непопулярною в публике. Знаменитая история с ожерельем (l'affaire du collier) доказывает, как дурно смотрело на королеву французское общество[4].Кардинал де Роган, епископ страсбургский, попал в немилость при дворе и из всех сил пытался вернуть себе расположение королевы, особенно бывшей к нему неблагосклонною. Одна авантюристка, называвшая себя графиней Ламотт, и известный шарлатан Калиостро, снискавший большой успех среди легковерной аристократии своими познаниями в тайных науках и вызовами духов, стали эксплуатировать Рогана. Узнав, что королева отказалась по неимению денег от покупки страшно дорогого ожерелья, которое ей очень понравилось, графиня Ламотт убедила кардинала, что ему легко будет вернуть милость королевы покупкою для неё этого ожерелья; Калиостро помог ей в этом деле, причем было устроено тайное свидание Рогана с какою-то женщиной, переодевшейся королевою. Ожерелье было приобретено в долг за поручительством Рогана, увезено в Англию и там продано, а кардинал, и не подозревавший тут никакого обмана, очень удивлялся, видя, что Мария Антуанетта не надевает ожерелья. Когда он не получил ожидавшейся им министерской должности, а ювелир, продавший ожерелье, – должных ему денег, обман вскрылся (1785). Епископ страсбургский был арестован во время торжественного богослужения, предан суду вместе с обманщицей графиней, и начался скандальный процесс. Роган был освобожден, графиню клеймили и приговорили к тюремному заключению на всю жизнь, но она бежала из тюрьмы и потом участвовала в раздувании всей этой истории, бросившей тень и на королеву. Публика готова была верить всему дурному и сильно подозревала Марию Антуанетту в том, что она была тут не без греха. На двор посыпались памфлеты, которыми мстила за свое бесчестие и оскорбленная фамилия де Роганов.
Влияние на Францию североамериканской войны за независимость
Одно событие в области внешней политики также весьма сильно подействовало на французское общественное мнение[5]. Восстание английских североамериканских колоний против своей метрополии (1774) и начавшаяся между ними война, объявление колониями своей независимости от Англии (1776) и образование из них республики Северо-Американских Соединенных Штатов, появление во Франции знаменитого американского патриота Бенджамина Франклина, искавшего помощи своей родине, участие в этой войне нескольких выдающихся французских добровольцев и, наконец, посылка самим правительством на помощь американцам войска под начальством Рошамбо, – все это страшно взволновало французское общество. Оно весьма близко приняло к сердцу дело политической свободы в Америке, видя в восстании английских колонистов и в образовании нового свободного государства применение тех политических принципов свободы и равенства, которые проповедовались французской литературой. Успех новой республики, подтвержденный версальским миром (1783), по которому европейские государства признавали независимость Соединенных Штатов, окрылял надежду французов на то, что новые идеи восторжествуют и на своей родине. Громадное большинство французского общества не знало, что колонии давно пользовались и самоуправлением, и правами личной неприкосновенности своих граждан, и религиозною свободою, и гражданским равенством, и не обращало внимания на то, что на девственной почве Америки не было тех исторических сил – королевской власти, католического клира и феодальной аристократии, существование которых во Франции отражалось не на одних политических и социальных порядках, но и на всех привычках инравах нации. Общество видело только освобождение целого народа от угнетения, которое имело, однако, совсем иной характер, чем то, на какое могли жаловаться французы, – и видело, что в данном случае играли роль новые политические идеи, как бы выросшие во Франции и оттуда перенесенные в Америку. Поскольку принципы индивидуальной свободы, разделения властей, народного верховенства осуществлялись в учреждениях новой республики, они были в сущности наследием долгого развития самой английской жизни: английские колонисты, гонимые на родине в эпоху деспотических Стюартов, впервые принесли их с собою на новую почву и уже тогда осуществили их в своем быту. Идеи эти продолжали между тем развиваться и в самой Англии, именно в её политической литературе, которая, как известно, сильно повлияла на литературу французскую. То, что последняя развивала, защищала, доказывала в области отвлеченного умозрения, уже осуществлялось ранее этого в жизни североамериканских колонистов. Между старыми американскими порядками и новыми французскими идеями было несомненное родство; вот почему французские политические принципы естественных прав личности, гражданского равенства, народного верховенства, разделения властей были приняты американцами, для которых они имели характер философской обосновки отношений, и без того осуществлявшихся их жизнью; вот почему и французам не знавшим фактических отношений
