За этим последовала тишина, как говорили прежде? прегрозная. Сначала молодой человек стал перед девушкой, потом она перед ним, потом снова он перед ней, и так далее, стараясь не шуметь при этом. Воровке фруктов вспомнился поход с отцом, давным-давно, недалеко от Юкона на Аляске, когда они шли через лес и вдруг услышали приближающийся треск, который мог быть только от какого-нибудь хищника, огромного, медведя, не иначе, и точно так же отец стал перед ней, потом она перед ним, и т.д., пока из темноты леса не вышла на свет худенькая старушка-индианка, с руками, полными грибов, довольно мелкими, но зато с таким блеском, какой бывает у боровичков только под небом на берегах реки Юкон на Аляске. А кто же вышел тут теперь из руины в долине реки Вион к северу от Шара, ровно на границе между Иль-де-Франс и Пикардией, границе, которая представляет собой не просто прочерченную линию, но особую пограничную область, настоящую пограничную землю, пересечь которую им предстоит? Никто не вышел из руины. Никто не проломил им голову. Никто не выцарапал им глаза. Никто не проглотил их со всеми потрохами. Ничего, что последовало бы за ударом в стену. Но потом все же донеслось: бормотание, еле слышное и непонятное, но явно исходящее от человека. Это бормотание, однако, означало нечто совсем другое, чем удар. При этом оно не было его противоположностью: бормотание за стенами было ни враждебным, ни тем более дружелюбным. Оно ни к кому не относилось. Оно ни к кому не было обращено, ни к человеку или кому-то еще, ни к чему.
Прежде чем пересечь пограничную область по бездорожью, им захотелось немного отклониться от курса, выйти из долины реки и совершить вылазку на плато, туда, где безлесые широкие поля Вексена пересекало по диагонали шоссе Юлия Цезаря (так оно называлось, давно или только недавно, и предназначалось для путешествующих пешком; машины по нему не ходили).
Это получилась действительно просто вылазка. Шоссе проходило с легким подъемом, как и положено шоссе, без крутых поворотов и виражей, среди убранных полей ржи, без обычных в других местах ограждающих деревьев по обочинам, во всяком случае, на этом участке. Такое движение, все время по прямой, по широкой, посыпанной песком и гравием дороге, везде одинаковой, не соответствовало замыслу предпринятой экспедиции, хотя здесь, благодаря легкому подъему шоссе Юлия Цезаря над окружающей плоской землей, открывались особенные горизонты, а возможность идти как по дамбе, правда, без реки или моря, среди раскинувшихся у ног безводных просторов, в какие-то моменты действовала на обоих окрыляюще, служила источником вдохновения для дальнейшего, что бы это ни было.
Время от времени им попадались навстречу другие люди, шагавшие по шоссе Юлия Цезаря. В северо-западном направлении, куда они намеревались совершить свою вылазку, никто больше не шел. Один раз их обогнал всадник, первым поприветствовавший их, словно так подобало тому, кто возвышается над всеми, покачиваясь в седле. Те же, кто шел пешком, шли, как правило, большими группами, состоявшими в основном из пожилых людей, единичные молодые люди казались случайно затесавшимися сюда, и все они шагали молча, в отличие от остальных, которые гомонили во всю глотку, в том числе, вероятно, из-за возраста, так что их было слышно за километр, с такою громкостью разговаривают на ходу только группы велосипедистов, которые кричат, чтобы перекрыть стрекот спиц.
В какой-то момент шоссе Юлия Цезаря пересекла другая пешеходная тропа, приблизительно под прямым углом, на месте пересечения указатель с нарисованным известным знаком, похожим на ракушку: одна из многочисленных паломнических троп, ведущих в Сантьяго-де-Компостела и проложенных не только в этой конкретной французской местности, но по всей земле, в юго-западном направлении, от Швейцарских Альп, от немецкого Рейна, от Арденнского леса до спуска к Сен-Жан-Пье-де-Пор – и далее вверх, в Пиренеи, к Ронсельвальесу, и все эти паломнические дороги внесены в кадастры и отмечены с незапамятных времен.
Алексия и Вальтер свернули с шоссе Юлия Цезаря на дорогу Сен-Жака, в сторону, противоположную главной цели паломников в далекой Галисии, и пошли не на юго-запад, а на северо-восток, назад в долину Виона, к ее самой высокой точке, соединяющейся с Вексенским плоскогорьем. Настало время заканчивать вылазку, проститься с просторами под летним небом, которое под прощальными взорами – одним взором тут не обошлось – становилось все больше и больше и на глазах начало круглиться, пока не превратилось в тот самый небесный свод, каким он определенно был издревле. Настало время оставить позади кружение коршунов, королевских коршунов, летающих парами, то распадающимися, то снова сходящимися, и их монотонный свист в вышине, и точно так же переливы жаворонков с их трелями, испускаемыми в момент вертикального взлета с земли, и такие невидимые, но умело возведенные, трель за трелью, звучащие этажи, один над другим, все выше и выше, вместе с давно уже исчезнувшими из поля зрения «строителями», такими крошечными птицами, с такими короткими крыльями, что даже если одну из них удается обнаружить в пустом воздушном пространстве, откуда несутся трели и переливы, то она будет выглядеть всего лишь черной точкой, дрожащей лишь в глазах того, кто специально отыскивает жаворонка там, в вышине, но эта точка будет в мгновение ока уже стерта, и одновременно раздастся новая трель, несколькими воздушными этажами выше, действительно в небесных высях, где певец – можно ли вообще этот далекий писк назвать пением? – не покажется более даже в виде черной точки, при этом глагол «покажется» фигурирует тут в форме так называемого предбудущего, Futurum exactum.
