— Теперь он мне верит, — полыхнула она взглядом. — Он переговорил с вами, и теперь он мне верит. Вам это о чем-нибудь говорит, мистер Роденбарр?
— Полагаю, он образумился.
— Мне это говорит о том, — с нажимом произнесла она, — что он понял: пропажа рубинов — это не выдумка, раз вы признались в их похищении. Вероятно, вы приходили в отель еще раньше, когда я встретила вас в коридоре.
— А потом вернулся на место преступления?
— Вы обнаружили, что охрана в «Паддингтоне» оставляет желать лучшего, и захотели посмотреть, нет ли чего интересного в других номерах. Но прежде всего хотелось бы выяснить, почему вы вообще сунулись в мой номер. Вас послал Джон Консидайн?
— Я никогда с ним не встречался. К тому же, если бы я уже украл по его просьбе рубины, зачем ему понадобилось посылать Марти уговаривать вас расстаться с ними?
— А может, он и не знал, что вы их украли. Может, вы не сказали ему, потому что задумали продать рубины, а не ограничиваться тем, что он вам пообещал?
— Слишком много «может» в одном предложении.
— Это два предложения с одним «может» в каждом.
— Правда? По-моему, все равно многовато.
— По-вашему, слишком много гипотез?
— Скажи, что я гипотетичен, — откликнулся я.
— Это вы на песню намекаете? — Она подбоченилась, склонила голову набок и вполголоса напела на мотив «Скажи, что я безответственна»:
— «Скажи, что я гипотетичен… Добавь еще…» Что добавить?
— Ироничен, — предположил я.
Она скривилась.
— Добавь еще — теоретичен.
— Уже лучше, — согласился я.
— Но не забудь, что ироничен…
— Мне нравится, — сказал я, — и рад, что мне удалось внести свою лепту. По-моему, мы сочинили хит.
— По-моему, вы отклонились от темы, — сурово парировала она, но выглядела уже не такой суровой, как раньше. На губах даже промелькнуло некое подобие улыбки. До одобрения еще далеко, но прогресс налицо.
— Вы считаете, что я завладел вашими рубинами. — Обратите внимание на притяжательное местоимение: таким образом я хотел дать ей понять, что я на ее стороне. — Допустим, вы правы.
— Я так и знала!
— Я рад, — сказал я. — Но пусть это останется не более чем гипотезой. Я не сказал, что вы правы; я сказал: допустим, вы правы. Кстати сказать, у вас я никогда ничего не крал.
— И это правда?
— Истинная!
— И я должна поверить вам на слово? Слово вора?
— Украшения пропали из вашего номера, — заметил я. — Имейте в виду: моя нога не переступала порога вашей комнаты. Я даже не знаю, в каком номере вы живете.
— Как же вы можете утверждать, что никогда в нем не были?
— Потому что вы живете на шестом этаже, а единственный номер на шестом этаже, в котором я побывал, — это номер Антеи Ландау.
— Бедняжка Антея, — вздохнула она. — Она не ладила с большинством постоянных жильцов, но ко мне всегда была добра. «Дорогая, если вы когда-нибудь напишете книгу, — говорила она, — несите ее прямо ко мне». Вы только что сами признались! — бросила она на меня испепеляющий взгляд.
— В чем признался?
— Что были в ее номере.
— Подумаешь, признание, — ответил я. — Мы с вами не в суде. Как бы то ни было, там нашли отпечаток моего пальца. Главное, я никогда не был в вашем номере и в глаза не видел вашего Элвиса на черном бархате.
— Тогда откуда вы… а-а… Верно, вам сказал Марти.
— Он просто в восторге. Но позвольте вернуться к моей гипотезе. Предположим, чисто теоретически, что ваши рубины у меня.
— Теоретически — подходящее слово. Хорошо, сыграем по вашим правилам. У вас нет рубинов, но предположим, они у вас были.
— Что вам нужно для счастья?
— Что мне нужно для счастья? Верните мне эти проклятые рубины, и я буду на седьмом небе!
— Вам нужны сами рубины? Просто пытаюсь понять, что вас привлекает, — пояснил я. — Симпатичные красные камушки или их цена?
— Продолжайте.
— Вас удовлетворит их денежный эквивалент?
Ее глаза загорелись. Они остались синими, но уже не такого пронзительного цвета. Наверное, я начал к ним привыкать.
— Джон Консидайн тоже затрагивал эту тему, — заметила она. — Он сказал Марти, чтобы тот предложил мне пять тысяч долларов. Пять тысяч долларов!
— Жалкие гроши, — согласился я.
— Я бы сказала — жалкая подачка. Оценщик говорил, что они стоят восемьдесят тысяч.
