На самом деле, конечно, она была моим единственным шансом умереть. Я должна была застрелить его, а потом, может быть, у меня хватило бы сил застрелиться самой и уничтожить страну, захваченную этими животными.
— Ты упрямая, — сказал он с тем же удивлением, которое, казалось, сопровождало каждый новый факт, который он узнавал. В следующий момент он освободил мои пальцы, но они, распухшие и красные, не хотели сгибаться. Он легко вырвал у меня винтовку.
— Одевайся, — повторил он.
— Убей меня.
— Я должен защитить моих людей. Это значит, что ты станешь императрицей. Я не убью тебя. И не позволю тебе умереть, пока ты не родишь мне наследника.
Он объяснял мне так, как учитель математики объясняет решение задачи ребенку. Я понимала, что это просто цифры, а условия нужны лишь для наглядности. Я сидела на полу не шевелясь, и он поднял меня на ноги, натянул на меня платье, пахнущее сестрой, и этот запах на минуту меня успокоил.
— Белье я на тебя надевать не буду. Ты можешь попробовать ударить меня по голове. Меня это раздражает.
Мне стало абсолютно все равно. Пусть бы мы пошли куда угодно. Я смотрела только на сестру, на ее прекрасное мертвое лицо, которое я так любила. Папино сердце исчезло из храма нашего бога пару месяцев назад, а это значило, что сестра умрет. Я знала это, и я не могла этому поверить.
Сейчас я увидела ее мертвой, и я все равно не могла понять, как могло произойти так, что она оставила меня. Я ненавидела себя за то, что допустила это.
Два горя, которые я пережила сегодня, как будто разделялись, они не могли смешаться, потому что если бы они впали друг в друга, тесно сплелись, я не пережила бы этого. Я будто ныряла из одной горькой реки в другую, но понять, что и то, и другое, вправду произошло не могла.
Он потянул меня за руку, я почти не шла сама, так что он волок меня. Коридор был полон солдат. Они заходили в комнаты, и в мою тоже, я слышала, что кто-то роется в моих вещах.
— Генерал, — сказала одна из женщин, стоявших у двери. У нее были длинные, чудовищные когти, а вуаль закрывала ее лицо. Она не была солдатом, и одета была не по-военному роскошно. Но были и другие женщины, как она — ведьмы. Они не скрывали свои длинные когти, не отличались от других солдат, и автоматы держали довольно ловко.
Формы у них не было. Они были одеты в удобную черную и серую одежду, не носили отличительных знаков, в отличии от солдат Империи. Невидимые воины.
Невидимые войны.
— Императрица мертва, — сказал Аэций. — Осталось сделать еще кое-что, и все кончено.
Женщина в вуали кивнула. Она смотрелась здесь так же нелепо, как и я.
А я закрыла глаза, только чтобы не смотреть на то, как чужие люди ходят в нашем доме, своими грязными ботинками пачкают наши полы, трогают наши вещи.
— Держите ее, — сказал Аэций. Чьи-то руки тут же схватили меня, но я не собиралась сопротивляться. Двое солдат, у одного взгляд подолгу не задерживался ни на чем, он был явно из варваров, второй с виду был нормальным, может быть, вор. И у обоих, мне казалось, были одинаковые лица. Наверняка это было не так, но в моей голове солдаты смешались в одно единственное, но разделенное на множество, существо.
Многорукое, многоликое, грязное.
Они смотрели на меня с любопытством, а кое-кто заглядывал в комнату сестры, чтобы увидеть ее тело.
Аэций распахнул дверь. Он провозгласил:
— Я здесь не для того, чтобы разрушать. Я здесь для того, чтобы построить нечто новое.
Он шел к телу моей сестры, на ходу достал грубый охотничий нож, и я поняла, что он хочет сделать. Я завизжала, что есть сил, и солдатам стало трудно меня удерживать, так что один из них ударил меня по лицу прикладом, я почувствовала жар крови во рту, но вырываться не прекратила.
— Богохульник, будь ты проклят! Ты не имеешь права этого делать! Ты даже прикасаться к ней не можешь! Пусть твой собственный бог поразит тебя, ты позор своего народа! Мерзость! Грязь!
— Сколько в тебе злобы, — сказала женщина в вуали. — Злоба — это хорошо. Это витальная сила. Теперь ты знаешь, благодаря чему мы победили.
Аэций срезал с нее платье, воткнул нож ей в грудь. Под его сильными руками ломались ее кости. Он втыкал и втыкал в нее нож, как будто она была пойманным на охоте оленем. Казалось, он ничего не испытывает. Я не понимала, как он может засовывать холодный металл в мою милую сестру, копошиться у нее внутри и не испытывать ничего.
