Уезжать не хотелось.
Дотянувшись до центра, я толкнул в него диск "Нау", и Бутусов не-громко запел для меня:
Последний поезд на небо
Отправится в полночь
С полустанка, укрытого
Шапкой снегов.
Железнодорожник
вернётся в каморку
И уляжется в койку, не сняв сапогов...
Надо было позвонить Вадиму, и я, не дослушав песни, поднялся, набрал его номер. Довольно долго никто не подходил, потом, когда я уже собирался класть трубку, гудки прервались, и как раз Вадим, фыркая, как бегемот, откликнулся:
-- Ага!
-- Хайль, - поприветствовал его я и тут же перешёл к делу: - Вад, ты не
подъедешь сейчас к нашему кафе?
Кажется, он что-то почувствовал в моём голосе, потому что, секун-ду помедлив (на заднем фоне шуршала вода в ванной), коротко ответил:
-- Буду.
* * *
"Нашим кафе" мы называли небольшую забегаловку "Петербур-гер" недалеко от стадиона "Динамо", куда часто "забегали" (отсюда и "забегаловка") после возни с лошадьми и скачек. От моего дома до "Пе-тербургера" было минут пять ходьбы. Вадим жил дальше, ему нужно бы-ло добираться на транспорте, поэтому я, устроившись за столиком - тут они были стоячие - и заказав себе фирменный "петербургер" и колу, ус-тавился в большущее окно, через которое хорошо можно рассматривать тёплую, зелёную улицу.
Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт проис-ходящего.
Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фо-тографии видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушёл слу-жить просто в армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать его, его жену и своего внука - меня. И у нас в се-мье про него говорили не очень охотно.
Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причём начинал ещё то-гда, когда ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в отставку - довольно рано, как это всегда бывает у воен-ных - поселился в своём доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его же дача, но дед превратил её в постоянное место жительства, а в город почти не приезжал.
И вот теперь он умер.
Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчён. Все умира-ют, а дед был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во мне впервые шевельнулась положительная эмоция, свя-занная с переездом. Интересно же посмотреть дом, в котором безвы-ездно жил секретный агент! Чёрт его знает - может, там осталась масса любопытных вещей...
Додумать эту мысль я уже не успел.
Вадим,наверное,прошёл дворами, потому что перед окном "Петер-бургера" он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках меня -одетый в свои обычные штаны от "ночки",кроссовки, чёр-ную тишотку с портретом Милошевича и надписью по-русски: "Янки, гоу хоум!" на груди.Я поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между столиками.
-- Ну хайль. - он пожал протянутую мою ладонь и оперся локтями о
стол, глядя на меня своими странноватыми, серыми с золотыми искрами глазами, от которых девчонки обмирали и начинали складываться в штабеля у его ног раньше, чем Вадим открывал рот.
Я молча пожал крепкую ладонь. По телику, установленному над стойкой, "знаток русской кухни известный повар Владимир Соколов" рекламировал майонез "Кальве", и я в который раз подумал, что Соко-лов дурак - в традиционной русской кухне отродясь не было майонеза... Дурацкая мысль означала, что я боюсь разговора с Вадимом, поэтому я отвёл взгляд от экрана и решительно сказал:
-- Вад, я уезжаю...
...Мы дружили столько, сколько были знакомы - последние пять лет. Почти пять. Взрослые посмеются над этой цифрой. Но для нас это треть жизни. Лучшая треть - самая интересная, самая весёлая... Вадим не перебил меня ни разу. А я ни разу не отвёл взгляд. Очень хотел этого и не отвёл.
Когда говорить стало нечего и я умолк, Вадим опустил глаза. Он, оказывается, уже давно крутил в пальцах мой пустой бокал из-под колы - прокатывал снова и снова по его краю оставшуюся на дне капельку. Сейчас эта капелька выскочила на пластик стола, и Вадим, бесшумно поставив на нё стакан, поднял голову:
