— Ну что ты творишь, тварь беспредельная? — сокрушенно поинтересовался Генрих. — Это ж все Уицилопочтли причиталось, а ты досуха вылизал. Что ж я, выходит, зря хуй себе дырявил, а?
— Да ладно тебе, — примирительно заметил майор, — чего ты вообще себя мучаешь? Может, и без этого вполне можно, а?
— Это тебе можно, потому что ты в натуре полумертвый, с тебя и взятки гладки. А у меня миссия, — изрек многозначительно Генрих, бинтуя израненный член. Он все же как-то внутренне чувствовал, что изуверство его было не совсем напрасным, что жертва принята.
— Полумертвый говоришь? — усмехнулся майор, — а вот, знаешь ли, бабы так не думают, говорят — еще ого-го. А вот тебе, я гляжу, они теперь без надобности…
— Зато ты за себя и за того парня отрываешься, — уже вполне добродушно заметил жрец, — это дело, конечно, твое, только о главном не забывай. А то, я смотрю, объекты пошли один левее другого. Так у нас хрен чего получится.
— Нормальные объекты, упитанные, полнокровные. Чего ты придираешься? — обиделся майор.
— Да это, знаешь ли, не главное, — усмехнулся Генрих, — важно, чтоб дух в них воинский был, а его нет ни хера. Хотя, может, ты для себя в основном стараешься?
— А что впроголодь жить прикажешь? — возмутился упырь. — Работа у меня нервная, по лезвию ножа каждый день хожу. Надо же как-то потерю нервных клеток компенсировать.
Жрец в ответ добродушно расхохотался и по-товарищески обнял кровососа:
— Ладно, братан, давай без обид. Нам друг без друга сейчас никуда.
— А может, слушай, Гена, того, забьем на это дело, а? — рискнул предложить майор. — Уйдем на хрен в отрыв, и поминай, как звали.
— Так именно что и не вспомнят, Серега, — строго подчеркнул благополучно натянувший штаны жрец. — Уицилопочтли нас в покое не оставит. За базар ответим.
Майор промолчал и снова на всякий случай залез в гроб. Там он лежал и внутренне матерился. Надо сказать, что Казаков всерьез сомневался в могуществе Уицилопочтли, да и в самом его существовании.
Майор вообще, будучи прежде идеалистом не хуже Генриха, став упырем, обрел здоровый прагматизм, которого ему раньше так не хватало. Соответственно исполнять возложенную на них брухо Хуаном миссию (в планы Мюллера и его соратников он, конечно, посвящен не был) Казакову совершенно не хотелось. Ему и так было хорошо.
Ведя сугубо ночной образ жизни, он по прибытии в Москву очень быстро и даже как-то для самого себя незаметно стал видным сутенером. Причем конкуренты ничего с ним поделать, разумеется, не могли. Пули не причиняли упырю-майору ни малейшего вреда, а вот злоумышленников, на него посягавших, он, со своей стороны, высасывал досуха. Поэтому жизнь его (при всей условности этого понятия в данном конкретном случае) была весела и беззаботна. С доставкой объектов для манипуляций Генриха он действительно особо не парился. Просто хватал первых попавшихся клиентов, курируемых им проституток, и тащил на разделку. Но и эта повинность его стала порядком напрягать. Хотелось воли.
Можно было, конечно, плюнуть на все и бросить Генриха к такой-то матери, но майор не знал, чему тот успел у мексиканских колдунов научиться. «А ну как в отместку нашлет на меня хворь какую? — размышлял майор. — Вампир, конечно, человечьим недугам не подвержен, но черт его знает, какие у меня уязвимые зоны». Не веря в высшие, запредельные силы, он ничуть не сомневался в не вполне стандартном могуществе некоторых отлично знакомых ему землян.
— Эй, майор, хватит тебе в гробу валяться. Вылезай давай. Телевизор посмотрим, пивка попьем. Не все ж тебе только кровь лакать, — прервал его невеселые раздумья Генрих.
Казаков пружинисто вскочил (кровь товарища усвоилась хорошо, чувствовался прилив сил) и бодрой походкой направился в гостиную. На плазменном, во всю стену, экране гоняли мяч какие-то брюхатые мужики.
— Это кто ж это хуйней страдает? — осведомился майор.
— Депутаты, блин, хозяева жизни, — ответил Генрих и продолжил: — Я вот, знаешь, смотрю на них и думаю: а не устроить ли им другую игру? Помнишь, как тогда, под большой пирамидой, — игру на выбывание?
* * *
Джеймс Блонд задумчиво прогуливался по ночной Красной площади. Демократы превратили ее в вещевой рынок, якобы потакая народным традициям. Ведь и в самом деле некогда на ней было торжище, и священным местом она вовсе не почиталась. Вот как раз, чтоб не осталось ничего священного, и старались демократы.
