Доктор положил на прикроватный столик металлическую слуховую трубку, посредством которой он мог слышать сердечный ритм ребенка. Ортанс испустила душераздирающий крик:
— Нет! Доктор, только не это! Мой сын будет жить! Колен, подойди!
Тот подчинился, пришибленный тем, что только что услышал и с чем не мог согласиться. Ортанс схватила его руку, заставила присесть на кровать.
— Колен, любимый! Спаси наше дитя! Я столько грешила…
Ему пришлось наклониться, чтобы услышать, что она говорит дальше, — от изнеможения Ортанс еле шевелила губами.
— Да, я грешила плотью, и через плоть наказана! Ночью, в твоих объятиях, сколько счастья я познала! Целыми днями я потом об этом думала и сама себя стыдилась. Больше мне этого не нужно, Колен, но наш сын, он ни в чем не виноват! Он станет новым хозяином мельницы, твоим наследником. Эта мельница в нашей семье уже несколько поколений, начиная с того уродливого пастуха, которого полюбила красавица! Я тоже родилась уродиной, но ты любил меня, никогда ни в чем не отказывал! Господь зовет меня к себе, потому что я грешила…
Доктор из вежливости отошел. Он был в ужасе от того, что его ожидало. За пятнадцать лет врачебной практики это был первый подобный случай. В медицинской школе он слышал рассказы о том, как младенцев извлекали из тела матери по кускам — ногу, голову, руку… Живодерня, от которой он молил Провидение его избавить.
Колен рыдал. Ортанс прощалась с ним, и это было невыносимо.
— Жена моя, прошу, только не умирай!
Он вскочил с кровати, чтобы ее видеть. Волосы у Ортанс были растрепаны, лицо — полупрозрачное, на губах — странная, смиренная улыбка. Этот крупный нос, тяжеловатый подбородок — он так хорошо их знал, равно как и ее гладкие стройные бедра, которые он любил целовать — от паховой складки и до колена, и ее красивые крепкие груди, и — вместилище удовольствий! — ее нежное лоно…
— Ты всегда была для меня красива, Ортанс! И сейчас ты красивая… Я хочу, как раньше, видеть тебя на кухне, в белом чепце и зеленом атласном переднике! Ты слышишь, Ортанс? Ты останешься с нами! Да и доктор говорит, что ребенок уже мог умереть без воздуха. Значит…
Глаза роженицы распахнулись, и она с пугающим сосредоточением уставилась на мужа.
— Ужасный грех — убивать невинное дитя! Господь требует спасения ребенка, так мне сказал кюре. Боль возвращается, мой Колен! Боже, какая мука!
Мерсье бросился к кровати. Жестом он спросил у Колена, что ему делать.
— Ну же! Время не ждет!
Ортанс нашла в себе силы приподняться на локтях. И столько трагической повелительности было в ней в это мгновение, что оба мужчины оторопели.
— Ничего, что я умру! Только спасите сына! Пошлите служанку за отцом Жаком. Он окрестит малыша. Матье, его надо назвать Матье! Я уже исповедалась перед Господом. Все эти месяцы я только с ним и говорила!
Она со стоном упала на постель. Боль была невыносимой. Ее тело силилось исторгнуть плод, но кости, мышцы, вся ее плоть отказывалась исполнить свою тяжелую работу — раздвинуться.
— Мне нужна повитуха! — сказал Мерсье глухим голосом. — Сейчас я дам вам еще настойки, мадам Руа! Будет не так больно.
Колен стал молиться, сжимая правую руку жены в своих ладонях, мозолистых и теплых.
— Ортанс, любимая, как же я буду без тебя? — бормотал он. — Но такова твоя воля, и будь по-твоему. Но ты разбиваешь мне сердце…
Роженица жадно выпила опийную настойку. Веки ее дрогнули и расслабились. Дыхание, только что прерывистое, успокоилось. Мерсье подошел и со всей силой, которую дал ему гнев, надавил на ее расслабившийся было живот. Потом из чемоданчика достал скальпель и щипцы. Колен в ужасе отвернулся, а потом и выбежал из комнаты.
