— И что же было дальше?
Ортанс вздрогнула, спрашивая себя, почему рассказывает такие непотребные вещи своему ребенку. А Клер со светящимися от любопытства глазами ждала продолжения.
— Они согрешили! Говорят даже, что они крепко полюбили друг друга, и она вовсе не замечала, какое страшное у него лицо. Но только жители долины, особенно родители той девушки, вбили себе в голову, что пастух — чудовище. И устроили на него настоящую облаву. Собаку убили, а перепуганные овцы попрыгали в реку и потонули. Пастуха загнали в угол, избили и оскопили, отчего он и умер. Это был мой прадед… Та девушка носила от него дитя, мальчика. Она вырастила его тут, и он довел мельницу до ума. Сначала продавал муку и растительное масло, а потом в один прекрасный день изготовил бумагу. Женился он на славной девушке из Торсака, и у них родился мой отец. Свое уродливое лицо я унаследовала от прадеда-пастуха. Бабушка считала, что это наказание за то, что союз моих предков не был благословлен церковью.
После недолгого раздумья Клер воскликнула:
— Какими жестокими бывают люди! А ты, ты вовсе не уродливая, мамочка! Если б ты была повеселей и хоть иногда смеялась…
Ортанс в ужасе посмотрела на дочь:
— Смеялась? Но мне никогда не хотелось смеяться! Часы пробили полдень, Клер, тебе пора на кухню. Где отец?
Этот вопрос вернул девушку к мучительной реальности. В этот момент в комнату вошел Колен Руа. Он даже не успел снять шляпу.
— Клер, я требую объяснений! Ты поставила меня в глупое положение перед видными жителями Ангулема, среди которых были и наши клиенты, и мэр! И что за блажь — пускать кобылу галопом по проселочной дороге! Ты могла кого-то сбить!
Тон у Колена был сердитый, глаза смотрели строго. Клер подумалось, что за последние несколько месяцев ее отец, такой добрый и ласковый, такой снисходительный по отношению к ней, переменился.
— Папочка, я вспылила! Прости меня! — сказала она. — Бертран Жиро рассказал мне что-то очень неприятное.
Что ты пообещал отдать меня за Фредерика в обмен на заем, ничего мне не сказав! Можешь представить, как я на тебя разозлилась! И до сих пор не могу поверить. Ради бога, скажи, что это ложь!
Бумажных дел мастер подошел к окну и выглянул в сад. Бертий подняла к нему свое бледное, встревоженное личико.
— Я поступил очень дурно, моя Клеретт! — Слова давались ему нелегко. — Эдуар Жиро предложил невероятную сумму, которая могла всех нас спасти. Мне не пришлось бы ни увольнять половину рабочих, ни продавать мельницу. В этом моя жизнь! Я должен слышать стук толкушек, наблюдать за сушкой бумажных листов, варить клей… Ничего другого я делать не умею!
Клер встала с кровати, подошла к отцу. Невыносимо было видеть его таким печальным.
— Папа, я не ослышалась? Ты собирался продать мельницу? Но почему?
— Я потерял двух крупных покупателей, англичанина Фисбурга и голландца Манссена. Их не устраивали сроки поставки и цена, и они предпочли заключить контракт с современной бумажной фабрикой, расположенной на одном из притоков Шаранты, ближе к Ла-Рошели. Еще у меня были долги. И я решил, что поступаю правильно. Тем более что Фредерик тебе как будто даже нравился. Еще я подумал, что моя Клер будет богата, да и мы будем жить рядом. Но ты не бойся, я не стану принуждать тебя к этому замужеству. Я люблю тебя, дочка, и лучше уж лишусь мельницы, чем тебя. При том что на кону моя честь! Я обещал мсье Жиро, что… Ну и пусть! Буду клятвопреступником!
Ортанс крикнула гневно:
— Колен! Не смей так говорить! Ты не пожертвуешь моим благополучием ради капризов взбалмошной девчонки! И ты забыл сказать главное: если она выйдет за Фредерика, ты не будешь должен Жиро ни единого су!
Клер в слезах выскочила из комнаты. Вихрем слетела по лестнице, вышла на улицу. Соважон подался к ней и так натянул привязь, что, казалось, вот-вот задохнется.
— Мой хороший, сейчас я тебя отвяжу!
Она встала на колени и обняла любимца. Бертий помахала ей рукой.
— Иду, моя принцесса! — отвечала Клер, едва сдерживая слезы.
Она подняла глаза к небу — чистому, ярко-голубому. Из всего, что только что было сказано, если б была на то ее воля, Клер запомнила бы только одно: «Я не стану принуждать тебя к этому замужеству…» То было обещание свободы, оберег от превратностей судьбы. Стоило ей подойти к Бертий, как та схватила ее за запястье:
