Шалоник не прекращается. Воет третьи сутки. Безостановочный, тошнотворный визг — в вантах, в голове. Волны перехлестывают через баклыши и яростно бьются о борт. Ветер кладет нас на бок. Рубим мачту — тоже веселенькое занятие в такой колыбели… Все буквально летает. Якоря не держат, бродят в илистом дне. На малой воде, каждые двенадцать часов, переставляем их (четыре штуки по сто кило), по пах проваливаясь в ил. От запаха гнили перехватывает дыхание. Сероводород, дьявольский дух.
Шалоник. Четвертые сутки, и конца ему не видно. Пронизывающий холод. Часы тянутся, как годы в камере. Едим, спим, круглые сутки режемся в буру. Время от времени пытаюсь читать, что-то записывать, но мысли разбегаются. Так что убиваю время блатными словечками, которые подсказывает Вася. Вот, к примеру, интересный казус: «polak» (а также «mar») — означает на фене «вора-одиночку».
— Ты, Мар, как настоящий «поляк», воруешь нашу русскую действительность и продаешь ее в Париже, как свою собственную…
Моржовец
Злые чары или урок смирения? Полярный круг словно заколдован — не дает себя пересечь. Мы еще двое суток ждали в Бугрянице, пока Белое успокоится и колыхание утихнет. Собирались взять Воронку одним махом: двести двадцать верст открытой воды. Когда наконец вышли, море было гладким, дула, наполняя паруса, морянка, а на трубе дул Майл Девис. Над Конушином появилось облачко. Затем второе, третье. Морянка внезапно сдохла, паруса опали, конец «Sketches of Spain». А в Мезенском заливе погода окончательно скурвилась — как выражается Вася — и задуло в харю. Но пока позволяла видимость, мы все же двигались вперед. Посреди залива выполз туман. А туман с ветром в Белом море — верная могила. Можно «Отче наш» читать. Тут даже компас не поможет, потому что Воронка славится магнитными аномалиями. Одним (Васиным) словом — хана. Конец. Спасла нас полярная сова. Огромная белая птица. Бесшумно появилась из тумана, пересекла наш курс и исчезла во мгле. Словно привидение. Мы свернули следом. Спустя мгновение впереди показалась земля. Это оказался Моржовец. Если бы не сова, мы бы полезли в Горло, на Кедовские Кошки…
Моржовец расположен на выходе из Горла, на самом Полярном круге, в двадцати восьми верстах от Зимнего берега. Плоский гранитный остров в форме большого овала (около сорока верст в окружности), покрытый слоями льда и земли. Подойти к нему трудно, потому что линия берега постоянно меняется — остров постепенно сползает в море, образуя вокруг себя опасные мели, вроде отмели Разбойники, на которой мы чуть не застряли, скрываясь от радиолокатора. Дело в том, что хождение по Белому морю — это не только борьба со стихией, но и искусство избегать военных биноклей и радаров. Особенно если отсутствует разрешение. В тумане и спрятаться легче, и сгинуть проще. По своему положению Моржовец — отличный наблюдательный пункт как для отслеживания нежеланных гостей, так и для охоты на морских животных. В названии острова сохранился даже след морской лошади (моржа), совершенно исчезнувшей из Белого моря. До недавних пор Моржовец представлял собой огромную бойню — центр убоя бельков — новорожденных тюленей.
В начале зимы огромные стада гренландских тюленей заходили в Белое море — здесь, на дрейфующих льдах щенились самки. В феврале — марте льдины с животными сносило на север, вдоль Зимнего берега в Мезенский залив, где молодые крепли и учились жить в воде. В начале мая стада уплывали в Ледовитый океан. И все это время в Белом море шла охота на «кожу», как называли здесь тюленей. Особенно на бельков, чей пушистый белый мех ценился выше всего. Охотились артелями: десять — пятнадцать лодок, по пять — семь мужиков в каждой. Подплывали к тюленьим залежкам — до пяти тысяч «шкур» на квадратный километр — прыгали на лед и били тюленей палками по голове. Ни бельки, ни матери не убегали — малыши еще не умели двигаться, а тюленихи не могли их бросить. Шкуры сдирали тут же и вместе с салом переправляли на берег, оставляя освежеванных тюленей на льду, покрытом толстым слоем замерзшей крови. Расцвет зверобойного промысла пришелся на начало XX века. Зимой 1901 года на Моржовце было семьдесят пять изб — четыреста сорок мужчин. Позднее артели заменили колхозными бригадами, а для убоя животных стали использовать вертолеты. Только палки остались прежними — ими продолжали бить тюленей по голове. Технический прогресс резко сократил поголовье гренландского тюленя, а с распадом Союза интерес к «шкурам» упал. Сегодня морозильники зверобойных колхозов завалены невостребованным товаром…
