Широкие лопасти винта остановившегося мотора автоматически развернулись ребрами вперед, что сразу снизило лобовое сопротивление. Самолет осторожно, как бы нехотя, набрал высоту и вошел в облака.
— Парфенюк, что же с левым? — спросил бортмеханика Сырокваша.
— Ничего не понимаю. Все контрольные приборы — давления бензина, масла, температуры головок цилиндров, оборотов, — все до момента остановки мотора показывали нормально.
— А это что?.. Смотри, почему кнопка выключения движка вдавлена? Ты выключил?
— Да нет же... Мотор работал нормально, — с обидой в голосе сказал бортмеханик.
— Значит, кто-то нечаянно в суматохе нажал на кнопку, спутав ее с кнопкой сигнала начала сброса. Все ясно... Давай запускай.
— Вывожу из флюгера левый! Даю запуск! — крикнул бортмеханик.
Фыркнув, мотор резко взял обороты. Замелькали лопасти ожившего винта. Стрелка приборной скорости со стапятидесяти прыгнула к двумстам.
— Все в порядке. Штурман, курс обратно к лагерю. Осмотрим состояние льда, нельзя ли у них сесть поближе.
— Сесть? Ты что, командир, позавидовал «Кондору»? — еще полный возбуждения от случая с мотором зло крикнул Парфенюк.
— Ты лучше за кнопками следи...
— Всем занять свои места, а с мотором разберемся после посадки. Радист, вызывай Титлова, будем говорить с ним.
Машина легла в круг над лагерем. Под самолетом мелькнул догорающий костер. В его багряных отблесках вяло, как при замедленной съемке, двигались фигуры людей.
— Командир, говорите, Титлов у микрофона, — доложил радист.
— «Кондор», я — Н-362. Сообщите, кто ранен. В чем нуждаетесь... В каком секторе рекомендуете осмотреть льды для выбора посадочной площадки? Прием.
— Н-362, говорит Титлов. Серьезно раненных нет, больных четверо. Нуждаемся в продуктах, средствах отопления, клипер-ботах. Как вы видели, к западу от нас в четырехстах метрах открытое море. К востоку — сильно всторошенный припай. Опасаемся, что при усилении восточных ветров оторвет нашу льдину и вынесет в море. Для вашего типа пригодных льдин для посадки нет. Прием.
— Михаил Алексеевич, вас понял. Сейчас все-таки посмотрим льды. Может быть, что-нибудь в четырех-шести километрах найдем у острова Литке. Топливо, продукты и клипер-боты доставим в ближайшее время. Каковы повреждения вашего самолета? Прием.
— Николай Лукьянович, вас понял. Самолет полностью разбит, ремонту не подлежит. Переволновались за вас. Что у вас-то с мотором? Прием.
— Хуже не придумаешь... растяпство. Выключили сами, спутали кнопки... Михаил Алексеевич, слушай, значит, мы уходим, уходим через Литке, а то вот-вот закроют Амдерму... Главное — поддерживайте радиосвязь. Без дачи пеленгов для радиокомпасов вас в такую погоду не найти.
И снова в свете фар, иссеченном струями снега, замелькали вздыбленные хребты торосов. Тонкие линии разводий черными молниями рассекали белые поля льда.
— Смотри, что делается, — повернулся ко мне командир, — припай начало рвать ветром.
— Вижу, — говорю, — если ветер не изменится, все поле вынесет в открытое море. На таком льду площадки для посадки нам не найти.
— Ясно. Набираю эшелон.
Подрагивая мелкой дрожью, словно конь в ознобе, самолет набирал высоту. С опасением прислушиваемся к резким ударам осколков льда, срывающегося с лопастей винтов под действием спирта антиобледенительной системы. Самолет, вырвавшись из липкой массы промозглой облачности, теперь шел над ее верхней границей, серой и однообразной. Ритмично и успокоительно гудели моторы. В тесной кабине оба пилота молча вглядывались в россыпь звезд, в тонкие штрихи сполохов, вспыхивающих на далеком горизонте. Штрихи ширились, застилая все небо, глуша блеск звезд. Казалось, машина несется сквозь пламя горевшего неба и вот-вот вспыхнет, растворится. По лобовым стеклам кабины струились искристые, золотые полосы, а оба винта пылали огненным колесом.
— Колдовство какое-то, — вырвалось у меня, — жуткая, нечеловеческая красота...
— Кому красота, а у меня из-за этого нет связи, в эфире треск, ничего и никого не слышно, — вяло заметил радист.
