1
Томас де Торквемада открыл глаза в темноте.
Кажется?..
Да. Кто-то стучал в дверь.
– Кто это?
– Брат Аделяр, добрый приор. Мне нужно с вами поговорить.
Даже если бы Томас не расслышал имени, он распознал бы французский акцент. Он посмотрел в открытое окно. Небо, полное звезд, и ни намека на зарю.
– Очень поздно. До утра не ждет?
– Боюсь, нет.
– Тогда входите.
Томас с большим усилием привел свое восьмидесятилетнее тело в сидячее положение, а брат Аделяр тем временем вошел в крошечную комнату. В руках он держал свечу и нечто, завернутое в ткань. Все это он оставил рядом с Вульгатой[1] на шатком столике в углу.
– Могу я присесть, приор?
Томас указал на единственный в комнате стул с прямой спинкой. Аделяр плюхнулся в него, но тут же вскочил:
– Нет. Не могу сидеть.
– Что побудило вас нарушить мой сон?
Аделяр был вполовину моложе его и кипел праведным пылом – четырьмя годами ранее папа подчинил его Томасу, в числе прочих инквизиторов. Сейчас он, казалось, не мог сдержать свой пыл и принялся мерить шагами комнату. Огонь свечи отражался в его ярко-голубых глазах.
– Я знаю, вам нездоровится, приор, но подумал, что лучше принести это, пока темно.
– Принести что?
Аделяр буквально прыгнул к столу и потянул ткань с прямоугольного свертка, открывая книгу. Даже на другом краю комнаты, даже со своим севшим зрением, Томас понял, что в жизни не видел ничего подобного.
– Вот это, – сказал Аделяр, взял свечу и поднес книгу Томасу, показывая обложку. – Вы когда-нибудь видели такое?
Томас покачал головой. Нет, не видел.
Переплет, казалось, был сделан из штампованного металла. Прищурившись, он постарался разглядеть странные знаки, вытисненные на обложке. Сначала они казались бессмысленными, но потом сделались ясными… Слова… на испанском… по крайней мере одно было на испанском.
Верхнюю половину обложки пересекало слово «Compendio», набранное затейливыми крупными буквами, а под ним, наполовину меньшим шрифтом, стояло слово «Srem».
– Что вы видите? – спросил Аделяр.
Пламя свечи дернулось – у него задрожала рука.
– Заглавие, полагаю.
– Слова, приор. Пожалуйста, скажите, какие слова вы видите.
– Глаза меня подводят, но я не слепой: «Compendio» и «Srem».
Пламя дернулось сильнее.
– Когда я смотрю на нее, приор, я тоже вижу «Срем», но для меня первое слово – не «Compendio», а «Compendium».
Томас наклонился ближе. Нет, глаза его не обманывали.
– Вижу ясно как день: «Compendio». Заканчивается на «io».
– В детстве вы говорили по-испански, не так ли, приор?
– Я вырос в Вальядолиде, а значит, так и есть.
– Как вы знаете, я вырос в Лионе и большую часть жизни говорил по-французски, пока папа не направил меня, чтобы помогать вам.
«Чтобы держать меня в узде», – подумал Томас, но ничего не сказал.
Нынешний папа, Александр VI, считал, что он слишком… какое там было слово? «Рьяный». Да, именно так. Но как можно быть слишком рьяным, защищая веру? И разве он не сократил область применения пыток, оставив их только для тех, кого обвинили по меньшей мере два добропорядочных гражданина? До того человек мог пойти на дыбу из-за любого беспочвенного обвинения.
– Да-да. И что?
– Когда… – Он сглотнул. – Когда вы смотрите на обложку, то видите «Compendio», испанское слово. Когда на нее смотрю я, то вижу французское слово: «Compendium».
Томас отодвинул книгу и с трудом поднялся:
– Вы с ума сошли?
Аделяр отшатнулся, дрожа:
– Я боялся, что это так, даже был уверен, но вы тоже это видите.
– Я вижу штамповку на металле, и не более того!
– Но этим утром, когда Амаури подметал мою комнату, он заметил обложку и спросил, когда я научился читать по-берберски. Я спросил, что он имеет в виду. Он улыбнулся, показал на обложку и сказал: «Берберский! Берберский!»
Томас почувствовал, что холодеет:
– Берберский?
– Да. Он родился в Альмерии, где говорят по-берберски, и, на его взгляд, два слова на обложке написаны берберским письмом. Он очень плохо читает, но, пока рос, видел достаточно текстов. Я открыл ему книгу, а он все кивал и улыбался, повторяя: «Берберский».
Томас знал Амаури, как и все обитатели монастыря: простоватый мориск выполнял черную работу для монахов – подметал пол и прислуживал за столом. Он был не способен кривить душой.
