Не знаю, сколько прошло времени, только за окном был уже поздний туманный осенний рассвет.
Вдруг опять прогремели поспешные Санькины шаги, она подбежала к двери, остановилась. Я ждал.
— Серега, следователь!.. — прошептала наконец она.
И сразу же в коридорчике перед дверью послышались еще чьи-то шаги, дверь кубрика приоткрылась, на меня посмотрели внимательные серые глаза…
Мужчине было лет сорок, на худом лице его перекатывались крепкие желваки. За его спиной я увидел растерянное лицо врача, этой ночью приводившего меня в чувство.
Я осторожно высвободил руку из-под плеч Кати и встал.
Она вздрогнула, дыхание ее сбилось… Потом обняла рукой подушку, задышала ровно и спокойно.
— Пусть еще поспит, — негромко проговорил я и вышел из кубрика, тихо и плотно прикрыл за собой дверь.
— Я следователь Кузьмин, — сказал мне мужчина; на нем было осеннее гражданское пальто, теплый красно-черный шарф, в одной руке он держал толстую кепку, во второй — тоненькую кожаную папку. — Вы механик этого крана Колосов? — спросил он меня, неторопливо и внимательно вглядываясь.
— Да я же вам говорила! — нетерпеливо вскрикнула Санька за его спиной.
Кран не работал, вся команда была здесь. Кузьмин так же спокойно-внимательно смотрел на меня, будто и не слышал голоса Саньки. Я кивнул, показал на кубрик тети Нюры:
— А там спит Екатерина Соколова.
Ни в глазах, ни на лице следователя ничего не изменилось.
— В каком порядке вы будете нас опрашивать? — спросил я его и пояснил: — Кран не может стоять. — И точно в подтверждение моих слов на берегу загудел самосвал.
— А вам как удобнее будет? — просто и тихо спросил Кузьмин.
— Енин и Пирогов, — я кивнул на Сашку с Мишей, — работают уже вторую смену. Лучше бы сейчас нам с Ивановой сменить их.
Все тревожно молчали. Кузьмин поглядел на Енина с Пироговым, потом на Саньку, обернулся ко мне:
— Хорошо. Тогда мы с доктором Козыревым сначала произведем осмотр тела Прохорова, потом я побеседую с членами вашей команды, а потом поговорю с вами, Сергей Сергеевич, и с Александрой Ивановной Ивановой. С Павлом Петровичем Мирошниковым я уже разговаривал, еще кое с кем из работников причала, с шоферами. Вот только с командой той баржи, которую вы разгружали в вечернюю смену, поговорить мне не удалось.
— Она через сутки вернется к причалу.
Он кивнул мне, спросил так же ровно:
— Где вы меня устроите?.. И все документы, относящиеся к работе крана, попрошу.
— Можете в женском кубрике, он сейчас свободен.
— Хорошо.
— Покажи все наши документы, — сказал я Енину, глянул на Саньку: — Пошли.
С опаской поглядывая на Кузьмина, она быстро пошла на кран. На берегу теперь уже гудели три самосвала.
— Поел бы, Серега! — вздохнула тетя Нюра.
— Спасибо, еще не нагулял аппетита, — и я пошел на кран.
Несколько первых циклов пришлось сделать быстрее обычного, чтобы загрузить песком ожидавшие самосвалы. Потом я вошел в нормальный ритм работы, закурил. В первый же коротенький перерыв, когда машина и лебедка были выключены, Санька успела сказать мне:
— И чего я так милиции боюсь? Даже будто сама сразу виноватой оказываюсь!.. — Вздохнула задумчиво: — Или уж потому, что без родителей выросла, в детдоме?
Я работал, а Санька часто теперь уходила с крана. Давление пара и уровень воды в котле были нормальными, и я поэтому ничего не говорил ей.
А она так же в короткие перерывы сообщала мне, что Кузьмин с Козыревым осмотрели Игната, написали какую-то бумагу. Потом Кузьмин опросил Енина с Пироговым, те спали, когда Игнат сорвался с трапа, ничего не видели.
Ничего не могли сказать Кузьмину и Смоликов, и тетя Нюра. Катя пока спала.
На кране появился Смоликов, сонное лицо его было равнодушно-спокойным, но сказал он Саньке деловито и быстро:
— Твоя очередь, голубица. Зовут следователя Виктор Трофимыч. Говори ему все, как было, и только то, что видела сама. Отвечай коротко, помни, что он записывает каждое твое слово, не фантазируй.
Санька испуганно глядела на меня, я улыбнулся ей:
— Иди, иди, так и действуй.
Она медленно, оглядываясь на меня, пошла с крана. Я начал работать. Смоликов шуровал в топке, подбросил угля, качнул воды в котел. В считанные секунды, когда на кране стало тихо, — я травил раскрытый грейфер, — он сказал мне:
