— Если ты действительно думаешь, как говоришь, тогда все равно. Но если в глубине души ты считаешь иначе, но ради денег хочешь похоронить свое призвание… — Казис странно улыбнулся и покачал головой, — тогда ты навсегда останешься рабочим с маленькой буквы, для которого труд только добыча средств существования, и все. Тебе никогда не узнать, что такое страсть и неистовство в работе, какими бывают отчаяние и счастье в труде. Чего там говорить о заводе! Возьмем все наше государство. Миллионы разных людей работают в тысячах разных цехов. Один — бухгалтер и весь день сидит на мягком стуле и в тепле. Другой — в дождь и снег пробивается сквозь дикую тундру и ищет алмазы. Оба делают полезное и нужное дело. И пусть это будет торговец каким-нибудь барахлом, но если он занимается своим делом по призванию, я сниму перед ним шляпу. Но если этот торговец в душе искатель алмазов и торгует только потому, что так может больше заработать, он самый жалкий человек на свете. Нет, дружище, деньги в день получки не единственное вознаграждение за труд. Есть еще и другое. Если бы его не было, как ты думаешь, опускались бы люди в морские глубины, взбирались на неприступные вершины, впрыскивали себе неизученные вакцины и просились бы в полет на далекие звезды? Конечно, в инструментальном спокойнее. Аккордная работа. Там тебе заплатят за каждый болт, который ты нарежешь. Рублей, возможно, набежит больше. А в экспериментальном ты будешь, — Казис опять улыбнулся, — искателем алмазов на повременной зарплате. Будут и дожди, и снег, и напрасно пройденные километры, за которые тебе никто не заплатит. Но когда ты, наконец, найдешь то, что искал, — это вознаградит за все!
Липст дальше не слушал. Особенно больно его ударили слава Казиса о торговце барахлом. «Торговец барахлом… Торговец…» Липст даже почувствовал что-то вроде легкой дурноты. Лицо Казиса вдруг исчезло в зыбкой тьме. Но, возможно, дело было только во влаге, навернувшейся на глаза. «Торговец барахлом… Это он о тебе сказал…»
— Послушай, Казис, — Липст сжал кулаки с такой злостью, что хрустнули пальцы. — Ты за меня не беспокойся. Я свое барахло распродам как-нибудь и без твоей помощи!
Казис расхохотался. Он ничего не отвечал, только держался за живот от смеха. Это взбесило Липст а еще больше. «Кто он такой, что считает себя вправе учить меня? И почему он насмехается надо мной?»
Злость, нахлынувшая на Липста вечером, когда он увидел Казиса вместе с Вией, вспыхнула сызнова. И он вдруг возненавидел Казиса. Возненавидел за этот неуместный смех, за то, что Угис обманывался в своей любви к Вии. Возненавидел за причиненное Ии огорчение и за испорченный вечер. Но Казнсу и этого было мало. Теперь, наверно от зависти, он хотел еще вмешаться в дела Липста.
Ему захотелось сказать Казису что-нибудь поехиднее.
— Интересно, кто стал бы учить меня в экспериментальном цехе токарному делу? Может, ты? Но ведь тебе надо искать алмазы…
— Нашлось бы кому учить, — Казис не обратил внимания на насмешливый тон Липста. — Я и сам охотно учил бы тебя.
— Ты?! А почему же ты не учишь Угиса? Он тебя уже сто раз просил.
— С Угисом дело другое. Угис должен закончить школу. И физически он слабоват.
Липст отрывисто усмехнулся:
— Я тебе могу назвать настоящую причину. Если решил отбить девушку у приятеля, очень выгодно в глазах других сделать из него чудака и заморыша…
Липст и сам испугался своих слов. Откуда они взялись? Как у него повернулся язык? Но слово не воробей… Казис опешил, на его лице удивление и растерянность: не ослышался ли он?
Липст ожидал всего, чего угодно — удара железного кулака Казиса, нового приступа уничтожающего смеха, отеческого поучения, проклятий, — всего ожидал Липст, но только уж никак не растерянности. Казис медленно провел рукой по волосам.
— Как ты сказал? О ком ты говоришь? Об Угисе и Вии?
— Точно — об Угисе и Вии.
— Хоть убей меня, ничего не понимаю.
— Тут и понимать нечего: Угис любит Вию.
— Угис любит Вию?
— Ха! Вот чудеса-то, правда? Вспомни, как она хлопотала около него, когда он лежал избитый.
Замешательство Казиса доставило Липсту удовольствие. «Ага, у тебя тоже есть чувствительное место… Вот видишь, парень, все мы одинаковы…»
