Липст притих и чувствует себя не в своей тарелке. Нечищеные башмаки, когда стоишь на блестящем паркете, не придают уверенности. И уж никак нельзя сказать, что белоснежная скатерть великолепно сочетается с заляпанными масляной краской рукавами потрепанного пиджачка. Внезапно Липст снова со всей остротой ощутил все заплаты на брюках, ощутил так, будто они были пришиты прямо к его коже.
А тут еще эта торжественная атмосфера, точно в храме! Народу пока маловато. Они со Сприцисом сидят у всех на виду, как на сцене. Исполненной достоинства походкой к столику приближается официант, почтительно склоняет убеленную сединами голову.
— Прошу, — произносит он, и Липст опасливо смотрит на Сприциса.
Почтенный официант сию же минуту выкинет их из зала. Быть не может, чтобы он не заметил грязных ботинок, залатанных брюк и дыр на локтях! «И в кармане у меня всего двадцать пять рублей, не считая мелочи, — с ужасом думает Липст. Каким счастьем было бы сейчас удрать отсюда! Душа у него ушла в пятки. — А Сприцис? Сидит себе как ни в чем не бывало, словно изваяние египетского фараона».
— Приветик, Аугуст! — небрежно кивнул он официанту. — Тебя просто не узнать. Наверное, содовые ванны принимал?
Сприцис заказал рагу и бутылку кахетинского. Привычным движением перебросив через руку салфетку, Аугуст засеменил на кухню. Липст с облегчением вздохнул. Теперь бы все было ничего, если бы он знал, куда девать руки: держать на коленях или облокотиться на край стола?
Аугуст мигом вернулся.
— Отменное «Саперави»! — сообщил он. — Было всего пять бутылок. Эта последняя…
— Сприцис, а может, спросить, сколько все это стоит? — едва шевеля губами, пролепетал Липст, когда Аугуст отступил на шаг от стола.
— Сиди и не рыпайся, — отмахнулся Сприцис. — Со мной не пропадешь.
Несколько часов пролетели так незаметно, будто стрелки просто перескочили по циферблату. Тем временем за окнами стемнело. Теперь уже все столики были заняты. За пюпитрами, которые раньше одиноко торчали на эстраде, напоминая надгробные памятники, уселись музыканты. Ровно светившие люстры погасли, по стенам заметались зыбкие цветные огоньки.
Так же неприметно развеялась и робость Липста. Он слушал, смеялся, без умолку говорил. С каждой выпитой рюмкой мир искрился все новыми и новыми чудесными оттенками. Жизнь повернулась, как вращающаяся сцена, стыдливо прикрыв кулисами все заботы и неприятности, оставив на переднем плане лишь то, чем она восхищала и манила.
Это было странное состояние. Даже вспоминая, как Юдите, ушла с пожилым пижоном, Липст почти ничего не ощущал. Теперь все уже не казалось таким безысходным. Нет, это еще было поправимо.
— Липст, индюк малохольный, ты что, подавился, что ли? Чего ты заглох на полуслове?
Липст, очнувшись, задорно поднял бокал.
— Не волнуйся, пожалуйста! Просто я хотел немножко остудить рот.
Сприцис, видать, славный парень, но чтобы Липст сказал ему хоть словечко о Юдите…
Оркестр заиграл снова. Над сутолокой танцующих вертелись синие, зеленые и красные огненные блики.
У дверей ресторана они расстались. Домой им было не по пути: Сприцис жил в Задвинье, Липст — у Андреевской гавани.
— До свидания, милорд, — сказал Сприцис. — Завтра в десять я буду у часов. Намотай на ус.
— До свидания, — ответил Липст, церемонно кланяясь. — Разрешите пожать вашу честную руку!
Сприцис увидел вдали свой трамвай, истошно вскрикнул и умчался как ракета. С минуту Липст глядел вслед, потом поднял воротник и зашагал к дому.
Улицы были освещены, но безлюдны. На редких прохожих взирали широко раскрытые, сверкающие глаза витрин. У подъездов, завернувшись в толстенные тулупы, дремали ночные сторожа. Трепетали неоновые надписи: «Храните деньги в сберкассе!», «Не позволяйте детям играть с огнем!»
Время от времени на полном ходу проносились такси.
Липст шел не спеша, тихонько насвистывая веселую мелодию. На одной из витрин слащаво улыбался бледный манекен в клетчатом осеннем пальто.
— Алло! — Липст приподнял кепку. — Чудесный вечерок, а? Привет завмагу и старшей кассирше!..
Ночная тишина подхватывала каждый звук. Шаги Липста раздавались на весь квартал. А ему казалось, будто он не идет, а плывет в струях теплого, ласкового течения. Мысли приливали и отливали. Даже пронизывающий ветер, который лез за шиворот, он воспринимал как некую благодать.
