— Спасибо, нет. Я люблю совсем без сахара.
Откровенность Юдите вызвала в Липсте прилив нежности. Сознание того, что на Юдите тоже могут свалиться чисто человеческие заботы, разбудило в нем сочувствие и желание защитить ее. И от этого Юдите стала ему еще дороже.
Липст видит стройную, покрытую золотистым пушком шею, белые плечи и хрупкие руки. Сейчас, когда Юдите, забравшись с ногами на диван, расставляет на низком столике стаканы, она похожа на маленького ребенка на пляже, склонившегося над формочками для песка. Только движения ее ловки и грациозны, и в них есть что-то от кошки. И вдруг Липст осознает: перед ним женщина. Он знает только одну женщину — свою мать. И любит ее именно потому, что знает: она родная. С Юдите все иначе. Юдите для него самая глубокая тайна на свете, которая притягивает подобно необоримому воздушному потоку: невидимо, но ощутимо.
И Липст вдруг чувствует, что потерял способность двигаться, стал тяжелее каменной глыбы. Он больше не знает, как сидеть, куда смотреть, что делать с руками. Он больше не знает ничего. Его мужество бесследно испарилось. В этой комнате они наедине друг с другом. Их двое, и больше никого…
Липст отодвинул недопитый стакан и поднялся.
— Юдите, мне пора идти… Я совсем позабыл… Важное дело…
Юдите удивлена.
— Так вдруг? Пальто еще не высохло…
— Ничего. Пускай. Я должен идти.
— Еще пять минут, и будет сухое…
— Я приду в другой раз. Я тебе позвоню.
— Несколько вечеров я буду занята… До вторника.
— Тогда позвоню в среду.
Липст напялил сырое пальто и торопливо простился.
— До свидания, Юдите… Я буду звонить.
— До свидания.
Юдите смотрит странно изменившимся, почти испуганным взглядом.
Дверь захлопнулась. Липст сбегает по лестнице, которой нет конца. Вниз, вниз, вниз. У парадной двери он остановился.
«Идиот, зачем я убежал?» — думает он. Сообразив, что глупость непоправима, он обзывает себя самыми страшными словами. И с этого мига начинает ждать следующую среду. А до нее так далеко.
Домой Липст вернулся поздно. Свет повсюду погашен. Только за дверью Зелтыни тихо играет радио: нежное сопрано на непонятном языке по-девичьи воркует, наверное, о счастье под аккомпанемент электронного инструмента. Вибрирующие звуки плывут будто от далеких звезд, и в них слышится беспредельность вселенной.
Пение девушки кажется Липсту очень трогательным. В нем отголосок собственного настроения Липста, и потому он не спешит включить свет. Песня кончается, и в тот же момент Липст — слышит другой, уже совсем земной голос:
— Липст, любезный, это вы? Помогите мне, Липст…
Липст повернул выключатель. В коридоре никого нет. Лишь заспанная кошка, моргая, смотрит на него. Однако загадочный голос раздается опять. Вместе со словами долетает непонятный стук.
— Господин Тилцен… Смилостивитесь… Бог воздаст вам за это сторицей…
В том, что это голос мадемуазель, нет никакого сомнения. Однако слышится он очень слабо, будто из подземелья или из могилы.
— Где вы? — озираясь по сторонам, спросил Липст у невидимого существа.
— Тут я. В чулане…
Едва отошел засов, как дверь чулана распахнулась настежь, и навстречу Липсту с тяжким вздохом выкатилось восемьдесят килограммов обрюзгшей плоти.
— Мадемуазель Элерт! Как вы оказались в чулане?
— Я же должна выяснить, кто ходит по ночам к этой персоне. А у нее совесть нечиста, она что-то заподозрила — и дверь на засов.
Слезливый шепот мадемуазель быстро перерастает в воинственный клич, взывающий об отмщении:
— Ну уж я теперь покажу этой персоне! Она у меня теперь увидит! Я напишу в редакцию и в исполком, прокурору и президенту. Теперь пусть все это дойдет до Совета Министров!
— Мадемуазель… А разве религия позволяет вам? В библии ведь сказано: «Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую».
— Позволяет! Позволяет! В библии сказано и другое: «Мне отмщение и аз воздам»!
Липст усмехнулся, погладил выгорбленную спину кошки и ушел в свою комнату.
Он лежит в постели, закинув руки под голову, и смотрит в окно. Сон не идет. Кажется, с далеких светил льется тихая музыка. И нет ей, нет конца…
