— Посольство! Послы вернулись!
За Волчьей горой догорал закат. Острые зубы скальных пиков грызли объедки зарева. Пурпур темнел, перетекал в темный багрянец, готовясь слиться с мглой сумерек. День закончился. Суд закончился. Все, говоря по чести, закончилось наилучшим образом, и вот вам на ночь глядя:
— Оракул дал ответ!
Растолкав толпу, молодой стражник остановился в кругу для подсудимых. Волосы парня слиплись от пота. Грудь тяжело вздымалась, дыхание со свистом вырывалось изо рта. Микенцы навострили уши. Они были согласны ночевать там, где новости.
— Что сказал оракул? — опередил Сфенела терет-щеголь.
— Н-не знаю.
— Где послы?!
Скажи стражник: «Не знаю,» — и дурака разорвали бы в клочья.
— Следом идут. Они во дворец — никого. Мы им: суд, мол. Ну, они и двинулись сюда. А я — вперед. Доложить, значит.
— Обождем послов здесь. Пусть все услышат пророчество.
Народ зашумел, одобряя.
— Эй, кто-нибудь, с факелами! Идите навстречу, осветите дорогу. Тут и ноги переломать недолго…
Дюжина факельщиков устремилась вниз по склону. Горожане тоже не теряли времени даром, и холм засиял огнями. Глядя со стороны, можно было увериться: в Микенах учредили ночную мистерию. Послы объявились, когда ждать стало невмоготу. Трое мужчин в пыльных одеждах шли в гору степенно, с сознанием важности своей миссии. Да, усталость, да, ноги не держат, но долг — превыше всего. И снова прибывшие, как нарочно, остановились в кругу для подсудимых.
— Радуйтесь!
Глава посольства выдержал значительную паузу. Дождался мертвой тишины — лишь потрескивали факелы. Отсветы пламени плясали на лицах, превращая послов в вестников из загробного мира.
— Олимпийцы снизошли к нашей просьбе. Отец Богов устами оракула дал ответ.
Он был умелым оратором, этот пожилой человек с аккуратно подстриженной бородой и складками на лбу. Он дождался, когда неизвестность превратится в острый меч, терзающий сердца, и торжественно возвестил:
— Оракул сказал: Микенами должен править потомок Пелопса!
Багровая полоса на западе погасла. Казалось, кто-то задул светильник. Ледяной ветер, уместный на исходе знойного лета не более, чем траур на свадьбе, вцепился людям в волосы. Растрепал пламя факелов, завертел тени вакхическим хороводом — и сгинул без следа.
— Пелопиды… — эхо накрыло холм.
— …не зря явились в Микены…
— Воля богов…
Вокруг Атрея с Фиестом, ранее невидимых в толпе, образовалась пустота. Микенцы боялись прикоснуться к сыновьям Пелопса, словно те в миг единый стали священны.
— Что еще сказал оракул?
Похоже, лучшие люди города, занимавшие скамьи для судей, не слишком удивились пророчеству. Один Сфенел стоял с открытым ртом. Зять Пелопса, как и брат его Алкей, он вряд ли мог претендовать на звание «потомка», сулящее власть. В отчаянии младший Персеид возвел глаза к небесам, ища созвездие Персея, своего великого отца. Отец едва мерцал, полон отменного равнодушия к судьбам Арголиды.
— Оракул был ясен, как никогда. Боги благоволят к Микенам! Править городом будет тот из Пелопидов, в чьем стаде сыщется златорунный баран. Вот символ царской власти!
Над Волчьей горой полыхнула зарница — алая, тревожная. Персей тряхнул головой Медузы, зажатой в кулаке, и с неба сорвалась звезда. Золотой искрой рассекла чернеющий купол; погасла. Следом упала другая, третья. Впору было поверить, что ужасная голова, мертвая давным-давно, опять стала кровоточить. Вершину затопило багряное зарево — костер заката разгорался заново. Забыв о баранах и символах, микенцы обратились в мрамор. С опаской они глазели на зловещие огни. Что бы это значило? Боги подтверждают слова оракула? Или Олимпийцы, напротив, разгневаны?
