— Так прямо и зарезали? — Сфенел скорчил недоверчивую гримасу. Игра теней превратила лицо младшего Персеида в глиняную маску. Такую мог бы слепить ваятель, пьяный до изумления. — А на базаре врали, что ублюдка задушили. Войлоком.
— С каких пор басилей Тиринфа доверяет сплетням? — Электрион прищурился, словно сидел не в сумрачном мегароне, а на холме в знойный полдень. Слова брата про ублюдка пришлись ему не по сердцу. Микенский ванакт и сам имел внебрачного сына — правда, не от нимфы, а от фригийской рабыни — которого признал и держал во дворце, как законного. — Что стряслось в Писе, ведомо лишь богам. Хочешь, отправлю посольство к Дельфы? Закажем оракул…
— Оракул? — возмутился Сфенел. — Это ж два-три месяца…
— Вот-вот. А время не ждет.
— Пелопс в гневе: он потерял сына. Любимого сына. Глупо подбрасывать дрова в костер его ярости. Выдадим ему убийц — и пусть судит их сам. Это его сыновья и его право. Никто не станет пенять нам, что мы отказали в приюте братоубийцам.
— Никто не станет пенять Тиринфу! Но распоследняя потаскушка упрекнет Микены! И будет права — закон гостеприимства свят. Я уже принял гостей в своем доме.
— Ты поторопился, брат.
— Они ели мой хлеб! Пили мое вино!
— И спали с твоими рабынями. Да-да, я понимаю. Но теперь, когда явился гонец от Пелопса, ты можешь спокойно выдать их отцу, не потеряв лица. Один уважаемый правитель внял просьбе другого уважаемого…
— Просьбе?! Слышал бы ты эту «просьбу»!
— Гнев отца, утратившего сына, простителен. Кроме того, ты не хуже меня знаешь Пелопса. Даже смерть Хрисиппа он не преминет использовать в своих целях. Пелопс спит и видит наш отказ, как повод для войны.
— Ты предлагаешь мне уступить наглецу?!
— Я предлагаю слушать разум, а не сердце.
— Пелопс уважает только силу. Будь жив наш отец…
«О да, — вздохнул Алкей. — Тут ты прав, брат…» Он поднял взгляд. В дрожащем свете лампад фреска, расположенная над входом в мегарон, была едва различима. Но Алкей помнил ее до мельчайших деталей. Отсюда, с троноса, он видел роспись ежедневно. На фреске ярилось багровое пламя, и из огня к темным небесам возносились двое, сотканные из звездного света — Персей и Андромеда. Будь Персей жив, не было бы никакого семейного совета. Отец принял бы решение сам, никого не спросясь, и даже боги не осмелились бы перечить Убийце Горгоны.
«Ах, отец, почему я не умею — так?»
— …отец бы не колебался ни мгновения! — Электрион вскочил. Величественным жестом он указал на фреску, вторя мыслям старшего брата. — Персей не шел на уступки и не прощал оскорблений. Мы, Персеиды, опозорим его имя, если поступим иначе!
— Хорошо сказано, — поддержал Сфенел. — Боги слышат тебя, брат. Пелопс должен узнать: в Арголиде его слово — прах. Мы не выдадим ему беглецов. Если над Пелопсом тяготеет проклятье, это проклятье — мы, Персеиды. Война? — он получит войну.
«Наверное, отец, это потому, что я хром. Мне не выстоять против двоих. Мне не выстоять даже против пустого места…»
Мотылек, круживший у лампады, отважился подлететь ближе. Пламя жадно потянулось навстречу. Вспыхнули крылья, раздался слабый треск, и обугленное тельце исчезло во мраке. Пламя облизнулось рдяным языком и вытянулось к потолку — жало копья в ожидании новой жертвы. Маленькая, глупая смерть. В ней Алкею почудилось знамение.
— Отец не шел на уступки, — кивнул он. — Я — не отец. Я уступаю. Мы примем гостей и очистим от крови. Надеюсь, братья не сочтут мое согласие слабостью? Поводом для войны?
