— Да хранят нас Мойры от таких родственничков…
— Опасаешься?
— Да.
— Правильно делаешь, — Сфенел выдержал жесткий, испытующий взгляд старшего брата. Будто копье щитом встретил. — Ты прибереги свою опаску для лучшего случая. Эти двое — не угроза.
Электрион кивнул с одобрением. Вклиниваться не стал, давая возможность Сфенелу развить мысль. Язык у парня подвешен хорошо — не отнимешь. Пусть старается.
— Не скажи, брат.
— А я все же скажу. Зря трясешься, Алкей. Проклятие Пелопидов, говоришь? Проклятие на них, мы ни при чем. Не очистить от него, говоришь? И не надо. От крови — очистим, а проклятие — чужая забота. Нам-то чего беспокоиться?
— Бедняга Хрисипп тоже вряд ли беспокоился — по малолетству. Пока эти двое его в Аид не отправили.
В разговоре Персеиды тщательно избегали называть опасных гостей по именам. «Сыновья Пелопса, родичи, эти двое…» Имя значило больше, чем просто набор звуков. Произнеси вслух — обернется молнией.
— Ха! Хрисипп — тоже Пелопид. Значит, и он — проклятый. Одни проклятые убили другого. Нам-то что за дело?
— Ты сам напомнил мне о наших женах. Моя Лисидика, твоя Никиппа — кто они?
Сфенел расхохотался:
— Женщины! И, замечу, вполне бойкие.
— Дочери Пелопса, — отверг шутку Алкей. — Значит, дети наши тоже Пелопиды.
— Ты вечно осторожничаешь, брат, — не выдержал Электрион. Всем мощным телом он подался вперед. Охристый свет лампады заиграл на скулах микенца. — Сегодня ты превзошел себя. Далось тебе это проклятие!
— Оно не хворь, — поддержал Сфенел, — чтоб перекинуться на наших детей! Проклятие или есть, или его нет. Да хоть сотня Пелопидов заявись к нам очищаться!
Окажись в мегароне странник-рапсод — сложил бы героическую песнь, уподобив семейный совет Персеидов совещанию богов перед великой битвой. Еще не повержены древние титаны во главе с Кроном-Временщиком. Еще те, кого позже назовут Олимпийцами, собираются тайком — обсудить грядущее сражение:
Ликом и статью подобен Владыке Аиду, из братьев
Старший, лоб хмурил Алкей Тиринфянин, на тронос
Крепкий воссев и кручинясь великой кручиной.
Смелые речи держал, осуждая его осторожность,
Электрион, средний брат, Посейдону Морскому подобный,
Сам не колеблясь, но твердь колебать уж готовый всемерно.
К действиям всех побуждал, самый юный и сердцем горячий,
Младший Сфенел, предлагая героям забыть про опасность.
Был он похож на Зевеса, когда Громовержец вещает,
Зная уже — ему первому быть меж богами — и хмурясь:
«Бойтесь, о глупые, тучи — спит молния в туче косматой!»
И лишь четвертый, в углу притаившись неслышно,
Мраком сокрытый от глаз, словно Гермий, воров покровитель,
Молча внимал сей беседе, не зная, чью сторону выбрать…
То, что Гермий Психопомп на момент Титаномахии[3] еще не родился, рапсода вряд ли бы смутило. Однако бродячего певца в зале не наблюдалось — кто б его пустил? — и совет Персеидов, увы, остался невоспетым.
— Гони прочь легкомыслие, брат. Глупо будить спящую собаку. До сих пор проклятие Пелопидов дремало, и я не уставал благодарить богов за милость. Но эти братоубийцы…
Не в силах усидеть на месте, Алкей рывком поднялся с троноса — и поспешил налечь на дубовый посох, с которым не расставался. Высохшая левая нога басилея — память о болезни, перенесенной в детстве — отказывалась держать массивное тело. С годами Алкей еще больше раздался в плечах и сделался грузен, отчего хромота усилилась. Гостей басилей Тиринфа встречал, загодя обосновавшись в кресле. Сидя он выглядел не просто сильным — могучим! — полностью оправдывая имя, данное при рождении. Но в мегароне собрались самые близкие родичи. Прятать изъян было не от кого. Отчаянно заваливаясь на бок, старший сын Персея в волнении ковылял по залу. Тень его, дергаясь, металась по стенам. Огненные блики плясали на лице и плечах. Блестки седины в волосах вспыхивали искрами — и гасли. Сейчас Алкей походил уже не на Владыку Аида, а на возбужденного Гефеста[4], у которого что-то не заладилось в его лемносской кузнице.
— Как вы не понимаете? Вы, оба?! Наши гости — гром с ясного неба! Проклятье спит — они разбудят его… Стоит их принять, очистить — и Арголида умоется кровью! Я не провидец, но я чую беду…
