хотя иногда меня охватывало сильное одиночество. Мне было одиноко, но это была
вариация характерного для подростков чувства типа «никто меня не понимает».
Конечно, я и сам себя не понимал.
Кроме того, я постоянно из-за чего-то переживал: из-за ядерной войны,
предстоящей поездки на пароме – и всегда волновался. Единственное, что меня не
28
волновало, а должно было, – это собственно тревожность. Должно было пройти 11
лет, прежде чем я обратил на нее внимание.
Дни, как «Дженга»
Спустя 11 лет после инцидента с разбитым окном, во время «месяцев срыва», как я
позже стал их называть, у меня было достаточно свободного времени, чтобы
взглянуть своим страхам прямо в глаза.
Утром мои родители просыпались и уходили на работу, в то время как мы с Андреа
проводили долгие дни дома. При этом у меня возникает странное чувство, когда я
пишу об этом периоде, о котором на самом деле рассказывать особого нечего. Хотя
стороннему наблюдателю наверняка показалось бы, что это самая не наполненная
событиями фаза моей жизни.
Я разговаривал с Андреа либо в своей детской спальне, либо внизу на кухне. Иногда
днем мы решались на короткую прогулку и шли либо до ближайшего магазина всего
в 200–300 метрах от дома, либо (когда я был посмелее) гуляли вдоль реки Трент,
которая находилась чуть дальше от дома, на другом конце центра города. Чтобы
дойти до реки, мне нужно было пройти по улицам, которые с детства так хорошо
были мне известны. (Как они могли оставаться все такими же, когда я так
изменился?) Иногда мы покупали газету, консервированный суп и немного хлеба, а
затем возвращались домой, недолго читали газету и разогревали суп. Позже мы
помогали маме готовить ужин. Вот в принципе и все. Мы говорили, сидели, гуляли.
Самая примитивная жизнь, которую вообще могут вести два 24-летних человека.
Однако те дни были самыми напряженными в моей жизни, потому что их
сопровождали тысячи крошечных сражений. Они были наполнены настолько
болезненными воспоминаниями, что даже сейчас, 14 с половиной лет спустя, я
думаю о них с содроганием. Люди говорят: «Живи сегодняшним днем». Раньше я
думал, что это правда. Дни – это горы, а неделя – путь через Гималаи. Говорят, что
время относительно, и это действительно правда.
Я был так же одержим временем, как некоторые люди деньгами. Время было моим
единственным оружием.
Эйнштейн считал, что понять относительность можно, представив разницу между
любовью и болью. «На свидании с красивой девушкой час кажется секундой. Когда
вы секунду сидите на раскаленной золе, вам кажется, что прошел час». В моей
жизни каждый момент был раскаленным. Все, чего я хотел (помимо улучшения
моего самочувствия), – это чтобы время шло быстрее. Я желал, чтобы вместо девяти
утра было уже десять, вместо утра был день, вместо 22 сентября было 23-е, чтобы
свет был тьмой, а тьма – светом. У меня в комнате все еще стоял глобус. Иногда я
стоял рядом с ним и вращал его, мечтая, чтобы мир окунулся в глубь следующего
тысячелетия.
Я был так же одержим временем, как некоторые люди деньгами. Время было мои
единственным оружием.
Я копил часы и минуты, как деньги. В моей голове они были буйками среди
бушующих вод тревоги. Сегодня 3 октября, 22 дня прошло с того события.
Шло время, а я все еще был жив и все больше верил, что смогу справиться со своим
состоянием. Однако не всегда все шло гладко. Дни я ставил один на другой, как
блоки из «Дженги»[12], полагая, что двигаюсь вперед, но вдруг вся конструкция
рушилась: меня накрывала пятичасовая паническая атака или день полной
апокалиптической тьмы. В этом случае постройка из дней теряла всякий смысл.
29
Предупреждающие знаки
Знаки, предупреждающие о депрессии, увидеть нелегко.
Особенно непросто распознать эти знаки людям, которые еще никогда не
находились в состоянии депрессии. Частично это связано с тем, что мы часто путаем,
что именно означает это понятие. «Депрессивный» используется как синоним к
слову «грустный», как «умирающий с голоду» используется в качестве синонима к
прилагательному «голодный», хотя разница между депрессией и грустью примерно
такая же, как между голодной смертью и желанием заморить червячка.
