Впрочем, раз это случилось, что толку было сердиться? Жиске, которому Адель рассказала об ограблении, посмеялся и посоветовал не затевать скандала. «Главное, моя дорогая, - сказал он, - это не быть смешной. Забудьте об этом, рано или поздно вы купите себе много новых платьев. А пока забудьте о Лакруа, о платьях и думайте только о приданом для вашего ребенка - он может стоить очень больших денег. Не огорчайтесь по пустякам». Адель, все еще плохо разбиравшаяся в том, что разглашать принято или не принято, решила прислушиваться к мнению Жиске. В конце концов, он не желал ей зла. Прошло время, и мелочная проделка Лакруа была забыта.
Весной 1834 года Франция снова была взбудоражена известиями о волнениях в Лионе. Жалованье рабочих в течение двух лет постоянно понижалось, а поскольку никаких законов, регламентирующих труд, не существовало, то этому не видно было конца. Порой за восемнадцатичасовой рабочий день рабочий получал по 18 су. На фабрики принимали даже пятилетних детей. Нищета рабочих объявлялась естественным и вечным положением, в утверждении этого особенно изощрялись «Журналь де Деба» и Академия моральных наук. На проповедь такой морали бедняки отвечали забастовками. Рабочие уже начинали объединяться в организации - компаньонажи и общества взаимопомощи. В Лионе это движение стало особенно мощным, и, хотя правительство Тьера и Гизо объявляло о намерении «обуздать тигра анархии», среди ткачей снова вспыхнуло восстание. Это было ответом на принятие закона о запрещении любых рабочих объединений. Лионские ткачи заявили, что «никогда не склонят головы перед столь грубым произволом и не распустят своих обществ».
9 апреля 1834 года «Объединенный комитет» всех лионских союзов попытался провести демонстрацию протеста против суда над руководителями февральской стачки.
Но уже накануне город был занят войсками. Ткачи ответили возведением баррикад. Четыре дня в городе шло сражение, не прекращались массовые убийства и пожары. Остатки восставших были загнаны в церковь Кордельеров и расстреляны. Было свыше трехсот убитых. Одновременно восстания произошли еще в десяти крупных французских городах.
9 апреля наиболее воинственные члены «Общества прав человека», возглавляемого Бланки и Барбесом, потребовали выполнить требования лионских ткачей, и стали строить баррикады в Париже - в квартале Марэ, на улицах Бобур, Обри-ле-Буше и Транснонен. Столица в это время была уже наводнена десятками тысяч солдат. Министр внутренних дел Тьер приказал расправляться с мятежниками самым беспощадным образом. 14 апреля восстание закончилось кровавой бойней. На улице Транснонен у дома номер двенадцать был ранен королевский офицер. Солдаты ворвались в дом и закололи штыками всех жителей без различия пола и возраста. Было проведено множество арестов; все арестованные должны были предстать перед судом Палаты пэров.
12 апреля 1834 года, когда в Париже слышались выстрелы, а парижские улицы покрывались баррикадами, в два часа пополудни у Адель родилась девочка. Дочь.
Роды были легкие. В шесть утра Адель проснулась от сильных болей, в восемь к ней приехала Гортензия и доктор с акушеркой и очень скоро маленькая Дезире уже подала свой первый в жизни голос. Она родилась на неделю раньше срока, но жизнелюбия и силы ей было не занимать. Правда, внешне она была совсем неказистая: большеголовая, худенькая, с пушком на голове вместо тех волос, которые воображала себе Адель. Но это крошечное создание, каким бы оно ни было, Адель бесконечно любила. Она не испытала сильных болей при родах, поэтому даже страдания не стали преградой в ее отношении к малышке.
- Моя крошка, - прошептала Адель склоняясь над колыбелью и касаясь пальчиков девочки. - Никто тебя не будет любить так, как я.
Честно говоря, теперь, когда девочка родилась, Адель ощущала гораздо больше беспокойства, чем раньше. Она, сама еще семнадцатилетняя, должна была отвечать за этого ребенка, такого крошечного, такого беспомощного. А ведь она ничего не умела и ничего не знала. Ей было даже немного боязно.
- Ты до сих пор хочешь назвать ее Дезире? - спросила Гортензия, усаживаясь подле дочери.
