Многие слова Адель были камнями в огород Гортензии, и последняя это заметила. Но, в конце концов, радость от встречи была сильнее, чем досада, вызванная скрытыми упреками. У Гортензии ведь, в сущности, никого не было роднее, чем дочь. Они должны были держаться друг за друга.
«А вообще-то, - подумала Гортензия невольно, слушая речи дочери, - Адель такой еще ребенок. Какие глупости она порой говорит!»
Адель, на миг забыв о присутствии матери, подумала об Эдуарде и сердце ее сжалось. При одном упоминании его имени она теряла спокойствие. Она не могла понять, любит его или ненавидит. Скорее всего, имело место и то, и другое. Но сейчас ей было больно, очень больно от того, что Эдуард, так и не найдя ее, столь быстро бросил поиски и уехал из Парижа. Светские бездельники в Экс-ле-Бене были ему дороже, чем она. Впрочем, с чего она взяла, что вообще что-то для него значила? Он не воспринимал ее всерьез. Он купил даже не ее саму, а ее тело, купил как диковинную вещь, странное существо, красивое и забавное. Он, может быть, вообще не способен любить. Единственный пыл, который у него остался, - физический, для прочего он слишком большой эгоист. Ему было скучно в Париже, и она его развлекла… Ах, черт побери, как все это было мерзко по отношению к ней!
Эдуард изломал ей жизнь. Только Эдуард. Он разрушил мир, в котором она жила, те иллюзии, что она питала. Она осталась словно на пустом месте, с единственным стремлением в душе - иметь выгоду. Черт побери, если это ее участь, она смирится. Но уж если она будет несчастна, то несчастен будет и он. Рано или поздно она лишит его спокойствия и выведет из пресловутой скуки. Он почти разучился чувствовать - что ж, она придумает что-то эдакое, что вернет ему подлинную свежесть чувств.
Гортензия и Адель помирились, но в душе одна совершенно не понимала другую.
В течение зимы жизнь Адель протекала более-менее спокойно. Мать помогала ей, Анри Жиске, не терявший свою подопечную из виду, тоже оказывал некоторую поддержку. На первых порах, когда беременность еще не слишком продвинулась, она предоставляла ему время от времени любовные услуги, но, честно говоря, Адель интересовала Жиске с иной точки зрения. Раза два-три, чтобы укрепить ее привязанность, он подбрасывал ей небольшой заработок - давал адреса некоторых своих друзей, которые хотели бы развлечься. Адель на такие поездки смотрела не слишком серьезно - в дальнейшем она не намеревалась быть девочкой по вызову, и принимала такую работу не из-за денег, а из желания познакомиться с кем-нибудь из высшего общества. Потом, когда живот стал очень заметен, она решила, что будет лучше на время отказаться от какой-либо работы и заняться исключительно собой.
Она ждала ребенка даже с некоторой страстью - до того хотелось увидеть, наконец, свою Дезире, любить ее, лелеять. Она была единственным смыслом ее жизни. В том, что родится девочка, Адель не сомневалась. В их роду Эрио не было мальчиков. Да и вообще, коль уж Адель намеревалась сделать мужчин своей добычей, ей вовсе не хотелось иметь одного из них в качестве сына.
Адель с тщательностью, доходящей до смешного, исполняла все предписания доктора, прислушивалась к советам матери, каждый день ездила в Люксембургский сад и любовалась статуями - для того, чтобы ребенок был красивым. Беременность протекала легко, Адель переносила ее весело, с радостью, почти не страдая от тошноты или головокружений. Гортензия говорила, что так бывает со всеми женщинами Эрио: сама она, родив Адель, через два дня уже танцевала на балу.
Размеренное течение жизни Адель было прервано лишь однажды. Как-то в конце декабря, после Рождества, Адель и Жюдит, веселые, раскрасневшиеся, вернулись домой на улицу Кассини и обнаружили, что их чудесная квартира разграблена. Платья Адель, шелковое нижнее белье, серебряные щетки с туалетного столика, даже дешевые украшения - все было украдено. Адель, у которой от ярости перехватило дыхание, ни минуты не сомневалась в том, чьих рук это было дело. Это мог сделать только один человек - Лакруа! Вероятно, этот мерзавец, желая вернуть потерянные деньги хотя бы частично, решил продать весь гардероб Адель вплоть до чулок.
