— Да вы можете пытать у них на глазах их собственную мать, комендант, — им все равно. Они ведь не такие, как мы, белые. У нас чувство человеколюбия вырабатывается образованием, культурой, всей нашей цивилизацией… А у них…
— Если понадобится, я сотру Вирьяму с лица земли, я буду преследовать их и по ту сторону границы.
— Но там уже независимая страна.
— Плевать я на это хотел, — взъярился комендант. — Именно там они и проходят тренировку, а потом являются сюда и досаждают нам.
— Простите, я схожу к Жермене, узнаю, не лучше ли ей.
Робер ушел, сгорбившись, словно под тяжестью невидимого груза. Жермена лежала, по самые плечи укрывшись простыней. Услышав, как муж прикрывает дверь спальни, она грустно ему улыбнулась.
— После него настанет наша очередь, правда, Робер? — прошептала она.
— Милая, мы уедем, лишь только ты почувствуешь себя лучше.
Он присел на край кровати и сунул руку под простыню, всю в пятнах от раздавленных клопов, в надежде почувствовать тепло живого человеческого тела, потому что лицо у Жермены было как у покойницы.
— Они задушили Амиго, правда?
— Да. Но комендант приехал нас защищать. Он сказал, что виновные будут наказаны. Не бойся, милая.
Пальцы Робера задержались на запястье Жермены. Недоброе предчувствие охватило его, и, вместо того чтобы вытащить из-под простыни руку жены и поцеловать ее, Робер стал нащупывать пульс, отыскал его — он бился чуть слышно! Почти неразличимо. Потом исчез. Жермена смотрела на него как бы издалека, напуганная тревожным взглядом мужа. И вновь, страшась, она увидела лик смерти, отягощенной двадцатью двумя годами одиночества, высившимися в углу их спальни в виде двух объемистых ящиков, заполненных масками и статуэтками.
— Разотри мне посильнее ступни, — еле слышно произнесла она. — Я их совсем не чувствую.
И пока муж поспешно принялся исполнять ее просьбу, она шепотом добавила:
— Как же мы увезем наше богатство?
— Не думай об этом, милая. Как-нибудь устроимся. Антиквары в Европе заплатят нам кучу денег. А потом мы с тобой начнем жизнь сначала. Прежде всего мы поженимся официально. Алмазы продавать я не стану. Из них я закажу тебе колье и кольца, которые будут гореть огнем. У тебя будут меха, мы станем ездить в прекрасных больших автомобилях. И жить будем на вилле, залитой солнцем, звенящей от смеха друзей. Ты хочешь, чтобы она была на берегу моря или где-нибудь среди полей?… Ты слышишь меня, Жермена?
Он поднял голову и увидел: Жермена навсегда оставила его на этой земле. Странная счастливая улыбка расплылась по ее сморщенному личику.
Комендант ди Аррьяга толкнул дверь. И тотчас невольно отпрянул. Комната была завалена десятками надбитых горшков, сломанных гребней, грязных платьев, валявшихся по углам, старой обувью; на стене, над громадными ящиками, из которых торчали уши жутких масок и резные бивни слонов, висело громадное засиженное мухами зеркало. Он не стал продолжать осмотр.
— Это все они, негритянские ублюдки, повинны в ее смерти, — сказал ди Аррьяга, с презрением глядя на рыдавшего Робера. — Наверно, у нее случился сердечный приступ, когда она увидела труп Амиго… Да ладно, будет вам хныкать. Женщина не стоит стольких слез. Все они шлюхи.
И в последний раз дернув носом от отвращения, вызванного тошнотворным запахом грязи и отсыревшего белья, он вышел, хлопнув дверью.
15 час. 30 мин.
Он бежал что было мочи прямо вперед, не в силах остановиться. Бежал, точно в кошмаре; в безудержном желании завыть он раскрыл рот, но вместо крика услышал лишь свистящий звук одышки, смешавшийся с хриплым дыханием большой черной собаки, которая неслась вместе с ним, поджав хвост, перемахивая через кусты, петляя между деревьями, спасаясь от невидимой опасности, которая за их спиной напоминала о себе каждым хлопком выстрела.
Кабаланго споткнулся о пень и упал. Наконец, зарывшись головой в траву, он сумел исторгнуть из себя пронзительный крик ужаса. Собака вторила ему долгим лаем, который перекрыли звуки выстрелов. Потом над застывшими джунглями повисла тревожная тишина, нарушаемая лишь раскатами грома. Собака подбежала к Кабаланго и принялась, поскуливая, лизать ему висок.
