— Где вы ночевали? Мы очень за вас беспокоились, — сказала она, протягивая Кабаланго руку. — Ваши вещи я вынесла в кухню. А комнату занял комендант.
«Тем лучше», — подумал Кабаланго.
— Тут уж кто главнее, — продолжала она. — Вы понимаете?
А она в свою очередь может понять, что он пришел лишь за чемоданом и тотчас вернется к своему брату, альбиносу?
— Сколько я вам должен? — только и произнес он.
— Мы не гоним вас, мсье. Просто это единственная приличная комната в гостинице. Тут уж кто главнее, мсье.
Комендант ди Аррьяга с грохотом закинул босые ноги на стол и потребовал горячей воды. Жермена отбежала от Кабаланго, а на ее месте появился Робер.
— Моя жена вам все объяснила, мсье?
— Я ухожу. Сколько я вам должен?
Кабаланго хотелось сказать: «Да перестаньте вы вокруг меня вертеться». Вернулась Жермена.
— Куда же вы собрались идти, мсье? У нас — единственная гостиница во всей округе. Да и автобус вряд ли придет раньше конца недели. Вы должны нам…
Лицемерие этой женщины начало раздражать Кабаланго. Он расплатился и сел. Болела грудь. Но на сей раз у него не просто першило в горле, что обычно вызывало желание отхаркаться. Теперь в легких будто вращалось усеянное шипами колесо, мешавшее дышать. Он чувствовал, что, если немедленно что-нибудь не скажет, старуха решит, что он расстроился из-за комнаты, и так же лицемерно станет опять его утешать.
— Я хотел бы чашку кофе, — попросил он.
И тотчас послышался сильный, властный голос завоевателя:
— Так где же вода?
— Сейчас, сейчас, комендант.
Повернувшись спиной к Кабаланго, Жермена прокричала просьбу коменданта мужу, и тот кликнул служанку.
Кабаланго с трудом поднялся. Смерть, видимо, поразит его раньше, чем он предполагал. Он заставил себя выбросить все мысли из головы, и только каждый поворот колючего колеса болью отдавался в висках. Какая была глупость — взять и выбросить пузырек с наркотиком! Но тут Кабаланго вспомнил, что решил «начать умирать по-иному»; при этой мысли перед глазами его возникло добродушное лицо несчастного альбиноса. Собрав все силы, Кабаланго встал и решительно направился в кухню.
— Выходить из этого помещения запрещено, — загремел комендант ди Аррьяга.
Только тут Кабаланго понял, что португальский офицер уже какое-то время наблюдает за ним. Он вернулся на место и снова сел, раздавленный тяжестью этого голоса.
— Не знаю, куда вы собирались идти. Но выходить из деревни запрещено. Ясно?
Следуя до конца новой своей философии, Кабаланго стоило лишь сказать «сволочь» толстому португальцу, — но разве «начать умирать по-иному» не означает, что прежде нужно помочь брату избрать самому свою смерть?
9 час. 55 мин., в 25 км от Вирьяму.
— Один видный ваш генерал написал на первой странице своей книги, наделавшей в Лиссабоне много шуму, что Португалия, без сомнения, переживает наиболее серьезный кризис за всю свою историю, поскольку Каэтану не желает признать, что ваша армия не в состоянии с помощью силы одержать верх над нашими бойцами. Генерал весьма уместно вспомнил тут об опыте Соединенных Штатов во Вьетнаме.
Агостиньо промолчал. Он был уверен, что с тех пор, как попал в плен, потерял, по меньшей мере, килограммов десять. Никогда в жизни он не ходил столько, не спал так мало, не питался так плохо. Он чисто механически переставлял ноги, тупо шагая вместе со всеми, останавливаясь, когда останавливался командир, повторяя все его движения и даже не пытаясь хоть как-то обдумать свое положение. Он знал одно: отцу никогда не найти его в этом зеленом мире. Эта их война его не интересовала. Он полностью разделял — как, впрочем, почти все его поколение — точку зрения генерала ди Спинолы. Но он был пленником, и признать, что правда на их стороне, означало бы для него вдвойне подчиниться им.
— Не все же зависит от генерала, — сказал он.
— Я знаю, хотя, если бы он захотел, мятеж полка, стоявшего в Калдас да Раинья, мог привести к государственному перевороту. Я привел тебе его слова потому, что он много сделал, чтобы ваша страна сохранила свои колонии. Ваши лидеры считают…
Луис поскользнулся на берегу речушки, которую они только что перешли, свалился в воду; командир прервал свою речь. Агостиньо невольно расхохотался. Вдвоем с Эдуардо они подхватили Луиса под руки и подняли. И Агостиньо почувствовал, что, несмотря на утреннюю прохладу, Луис весь горит. Он принужденно улыбнулся; его глубоко запавшие, воспаленные глаза смотрели в одну точку и лихорадочно блестели. Луис был явно болен. Однако, снова взяв в руки винтовку, он попытался пошутить, чтобы ободрить Агостиньо.
