7 час. 20 мин.
Наконец он решился встать с постели. Еще одна бессонная ночь… И эта комедия вместо мессы, достойным завершением которой было объявление премии за голову альбиноса. И снова — клопы, москиты и крысиный писк. Но больше всего мучений доставляли ему легкие, которые все с большим и большим трудом вбирали в себя воздух. Скоро смерть. Его смерть. Мысль о ней, вновь завладев разумом, не оставит его теперь весь день. Быть может, следующей ночью она даст ему передышку на два-три часа, если он решит, как вчера, шлепать по грязи до полного изнеможения.
На улице по-прежнему лил дождь. А если из-за плохой погоды автобус, проезжающий тут каждую неделю, опоздает… Он достал из заднего кармана несколько купюр. Только и осталось, чтобы продержаться до конца недели. У него возникло желание бросить в комнате свой старый чемодан, выйти, будто на прогулку, и больше не возвращаться. Но куда идти?
Пешком, в его состоянии, он дотащится разве что до конца деревни, да там и подохнет. Сказать правду хозяевам гостиницы? Вчера у них был такой счастливый вид, что, возможно… Нет, они тут же велят ему освободить комнату. А где ему тогда жить? Конечно, можно бы попросить пристанища у кого-нибудь из деревенских. «И наградить хозяев своей болезнью?»- подумал он.
Но, если он останется, а из-за дождя автобус не придет, хозяева «Золотого калебаса» наверняка просто так его не выпустят. Быть совсем рядом со своей могилой и не иметь возможности к ней прикоснуться! Внезапно он вспомнил о предложении Сампайо: если ему удастся поймать альбиноса, он попросит соба оплатить его счет за гостиницу. Тогда он продолжит путь с высоко поднятой головой и сможет достойно похоронить исковерканную свою жизнь, никому ничего не задолжав.
Он отворил окно и сел лицом к востоку, дрожа от волнения и пытаясь собрать воедино воспоминания, растерянные в туманах Европы.
«В некотором царстве…» Так каждый вечер, когда опускалась ночная прохлада, звучал надтреснутый голос матери, а на небе в это время зажигались тысячи маленьких звездочек. Он ушел однажды, как другие уходят в поле, не оглянувшись, надеясь вскоре вернуться удостоенным всяческих почестей. Вскоре. А прошло почти восемь лет, долгих, черных лет, полных разочарований, огорчений, порушенных надежд, голода и холода. Теперь, вернувшись, он каждый вечер сверлил глазами небо, пытаясь прочесть и разгадать мерцание вечных, родных с детства звезд. Но каким же блеклым казался теперь их свет! Словно за время его отсутствия они безмерно удалились — обманутые свидетели загубленной мечты, которую когда-то он им поведал.
«В некотором царстве…» Она без устали рассказывала ему одну и ту же сказку, но вкладывала в нее столько убежденности, поглаживая его еще не отягощенную сомнениями головку, лежавшую на ее коленях, что по ходу повествования он всегда представлял себя всемогущим принцем, который воздвигает для всех обездоленных своей деревни самый чудесный на свете дворец.
«В некотором царстве…» Иной раз, когда он прикидывался спящим, она шептала: «Я видела сон, будто ты стал большим человеком и всюду гремят фанфары, возвещая о твоем приближении. А я, гордясь тобою, сижу рядом…»
В тот день, когда он объявил о своем намерении отправиться за море, она и не пыталась его удержать. Быть может, она уже слышала звуки фанфар? Восемь месяцев спустя она умерла, нисколько, наверное, не сомневаясь, что где-то далеко все встают при появлении ее сына. Он же тогда еще только начинал бродить по улочкам, с подведенным от голода животом и распухшими, одеревеневшими от холода ногами. Ни разу у него не хватило смелости написать ей.
Он прочитал немало книг о страданиях, какие выпадают в Европе на долю африканцев, но почти все они были написаны снисходительным пером тех, кто сегодня, удовлетворенно потирая руки, охотно воссоздает в стенах роскошных своих жилищ маленькую грустную картинку своей прежней жизни.
