Так, значит, всегда есть что-то, о чем женщины никогда не рассказывают друг другу и в чем согласились друг друга обманывать? Порожден ли этот обман скрытностью или скромностью? Мужчина, едва почувствовав склонность к представительнице другого пола, спешит к другу, чтобы излить ему свои восторги. Женщина по мере сил старается скрыть свою тайну от других женщин. Значит, эта старушка Мария день за днем, неделю за неделей обманывала весь дом? Мария, посмешище своих родных?
Я не стану из пустого любопытства наводить справки о прошлом леди Марии. И у меня есть свое мнение о прошлом госпожи Бернштейн. Сто лет назад люди большого света не были такими чопорными, как сейчас, когда все до единого добродетельны, чисты, нравственны, скромны, когда ни в чьих чуланах не спрятаны никакие скелеты, когда исчезли интриги, когда незачем бояться, что вдруг всплывут какие-то старые истории, когда нет девушек, продающих себя за богатство, и матерей, им в этом способствующих. Предположим, леди Мария и правда ведет свою маленькую игру, но так ли уж ее милость отступает от общепринятых обычаев?
Вот о чем, несомненно, размышляла в уединении своей спальни баронесса де Бернштейн.
Старая песня
Едва миледи Каслвуд с сыном и дочерью удалилась через одну из дверей гостиной, как милорд Каслвуд покинул ее через другую, и тогда кроткие очи поднялись от пялец, оторвавшись от невинных фиалок и нарциссов, которые они с таким упорством и столь долго рассматривали. Очи обратились на Гарри Уорингтона, стоявшего под фамильным портретом возле огромного камина. Он тем временем успел собрать большую охапку тех алых роз, которые зовутся румянцем и так редко расцветают, едва минуют весенние дни благородных джентльменов и дам, и щедро украсил ими свою простодушную физиономию — щеки, лоб и даже юные уши.
— Почему вы отказались поехать с тетушкой, кузен? — осведомилась барышня за пяльцами.
— Потому что ваша милость приказали мне остаться, — ответил юноша.
— Я приказала вам остаться? Ах, дитя мое! Вы считаете серьезным то, что было сказано в шутку! Неужели у вас в Виргинии все джентльмены столь учтивы, что каждое случайное слово, сорвавшееся с женских губ, считают приказом? Если так, то Виргиния должна быть раем для нашего пола.
— Вы сказали... когда... когда мы гуляли по террасе в позапрошлый вечер... О, боже! — воскликнул Гарри голосом, дрожавшим от избытка чувств.
— О, этот дивный вечер, кузен! — воскликнули пяльцы.
— Ко... когда вы подарили мне эту розу с вашей груди! — возопил Гарри, внезапно извлекая из выреза камзола помятый и увядший цветок. — И я никогда с ней не расстанусь... не расстанусь, клянусь небом, пока будет биться мое сердце. И вы сказали: "Гарри, если тетушка захочет, чтобы вы поехали с ней, вы поедете, а если поедете, то забудете меня". Ведь вы же сказали это?
— Все мужчины забывчивы, — со вздохом произнесла дева.
— Может быть, кузина, у вас, в этой холодной, эгоистичной стране, но не у нас в Виргинии! — продолжал Гарри все в том же экстазе. — Мне было бы легче лишиться руки, чем отказать баронессе. Право же, мне было очень горько, когда пришлось ответить ей "нет", — ведь она была так добра ко мне и ведь благодаря ей я узнал ту... ту... О, боже! (Оказавшийся на дороге спаньель получает пинок и с визгом отскакивает от камина, а говорящий стремительно бросается к пяльцам.) Послушайте, кузина! Скажите, чтобы я прыгнул вон в то окно, и я прыгну. Скажите, чтобы я убил кого-нибудь, — и я убью.
— О! Но, право, незачем так крепко сжимать мою руку, глупое дитя! попеняла ему Мария.
— Я не могу совладать с собой — таковы уж мы, южане. Там, где мое сердце, я должен излить и душу, кузина, — а где мое сердце, вам известно. С того вечера... когда... О, боже! С тех пор я почти не смыкал глаз... Я все хочу совершить что-нибудь... подвиг... Стать великим. Ах, Мария, почему больше нет великанов, о которых я читал в... в книгах, и я не могу пойти сразиться с ними! О, если бы с вами случилось несчастье, а я помог бы вам! Если бы вам понадобилась моя кровь, чтобы я мог всю ее до последней капли пролить за вас! И когда вы велели мне не ездить с госпожой Бернштейн...
