— А надо ли его вызволять, сударыня? — проворчал Уилл. — Мы со старушкой Марией не слишком-то любим друг друга, это правда. Но в конце концов разве дочь английского графа — не завидная партия для какого-то американского табачника?
Тут вмешались его мать и сестра. Они не потерпят этого брака! На что Уилл ответил:
— Вы просто собаки на сене. Самой он тебе не нужен, Фанни...
— Он мне?! Помилуйте! — воскликнула леди Фанни, вскидывая головку.
— Так почему же тебе жалко отдать его Марии? По-моему, Каслвуд хочет, чтобы она вышла за него.
— Почему жалко отдать его Марии? — с жаром воскликнула госпожа де Бернштейн. — Или вы не помните, кто такой этот бедный мальчик и чем ваша семья обязана его семье? Его дед был лучшим другом вашего отца и отказался от этого поместья, от этого титула, от этого самого замка, где вы сейчас готовы устроить заговор против бедного одинокого мальчика, приехавшего к вам из Виргинии, — отказался, чтобы вы все могли этим пользоваться. А в благодарность за подобную доброту вы только-только не захлопнули перед бедняжкой вашу дверь, когда он в нее постучался, а теперь хотите женить его на перезрелой дуре, которая ему в матери годится! Нет, он на ней не женится!
— Но ведь мы говорим и думаем точно так же, дорогая баронесса! вмешалась леди Каслвуд. — Мы вовсе не хотим этого брака, каковы бы ни были намерения Марии и Каслвуда.
— Вы предпочли бы приберечь его для себя, теперь, когда вы услышали, что он богат, — и он может стать еще богаче, запомните это, — воскликнула госпожа Беатриса, глядя на своих родственников.
— Пусть мистер Уорингтон сказочно богат, сударыня, но это еще не причина, чтобы вы, ваша милость, постоянно напоминали нам, что мы бедны, — с некоторой запальчивостью перебила ее леди Каслвуд. — Во всяком случае, Фанни и мистер Гарри почти ровесники, и вы, я думаю, уж во всяком случае не станете утверждать, будто девушка, носящая нашу фамилию, может быть недостаточно хороша для любого джентльмена, родился ли он в Виргинии или где-нибудь еще.
— Пусть Фанни изберет себе в мужья англичанина, графиня, а не американца. С такой фамилией и с такой заботливой матерью, с ее красотой и дарованиями она, несомненно, сумеет найти человека, ее достойного. Но то, что мне известно о дочерях этого дома, и то, что, как мне кажется, я вижу в нашем молодом родственнике, убеждает меня в одном: их союз не будет счастливым.
— Но что такого, тетушка, вам известно обо мне? — спросила леди Фанни, багрово покраснев.
— Только твой нрав, моя дорогая. Неужели ты думаешь, что я верю всем сплетням и пустой болтовне, которую приходится выслушивать в лондонских гостиных? Но достаточно твоего нрава и полученного тобой воспитания. Стоит только представить, что кого-нибудь из вас насильственно разлучат с Сент-Джеймским дворцом и Пэл-Мэл и обрекут жить на плантации среди дикарей! Да вы умрете от тоски или изведете мужа вечными упреками. Вы, дочери благородных семей, рождены украшать королевские дворы, а не вигвамы. Пусть же этот мальчик вернется в свою дикую глушь с женой, которая ему подходит.
Невестка и племянница, в один голос заверив ее, что ничего другого они и не желают, сказали еще несколько незначащих фраз и удалились, а госпожа де Бернштейн через завешенную гобеленом дверь проследовала в свою спальню. Теперь ей все стало ясно, и, припоминая десятки многозначительных мелочей, она восхищалась извечной женской хитростью. Она дивилась собственной слепоте и недоумевала, каким образом она умудрилась не заметить эту нелепую интрижку, которая велась рядом с ней все последние дни. Как далеко зашло дело? Вот что было теперь важнее всего. Можно ли считать страсть Гарри серьезной и трагической, или это просто вспыхнувшая солома, от которой через день-два останется лишь пепел? Какие обещания он дал? Ее страшила пылкость Гарри и расчетливость Марии. Женщина в таком возрасте, — возможно, рассуждала госпожа Бернштейн, — уже настолько отчаялась, что ни перед чем не остановится, лишь бы обзавестись мужем. Скандал? Ба! Она уедет и будет жить принцессой в Виргинии, а в Англии пусть себе ужасаются и сплетничают, сколько им угодно,
