Итак, Мария, явившись с цветами (сама — прекраснейший цветок), принялась расставлять по вазам розы, турецкие гвоздики и прочее, украшая комнату со всем присущим ей уменьем. Она медлила в томном раздумье то над широкой чашей, то над кувшинчиком с драконом, тайком бросая робкие взгляды на юного кузена Генри, чей румянец пошел бы любой девушке, и вы могли бы предположить, что она замыслила дождаться ухода тетушки; однако баронесса и не думала подниматься с кресла: сжимая в руке палку с изогнутой черепаховой ручкой, она отдавала слугам властные распоряжения и строго выговаривала им Джону за заплатку на чулке, Тому за чересчур щедро насаленные букли, и так далее, и тому подобное, держа их в страхе и трепете. Еще одно отступление касательно судьбы бедных Джеймсов прошлого века: Джеймсы спали по двое в одной кровати, по четверо в одной комнате — чаще всего каморке в подвале — и мылись в деревянных лоханях, каких в нашем Лондоне уже не увидишь — разве что в казармах пешей гвардии ее величества.
Если Мария мечтала о разговоре наедине, ее нежному сердцу было суждено разочарование.
— Где ты думаешь обедать, Гарри? — спросила госпожа де Бернштейн. — Нам с племянницей Марией подадут в малую гостиную цыпленка, а тебе следует столоваться в лучшей ресторации. В "Белом Коне" обед подают в три, и через минуту-другую мы услышим тамошний колокол. И запомните, сударь, вам не следует бояться расходов — ведите себя, как сын принцессы Покахонтас. Твой багаж отправлен на квартиру, которую я сняла для тебя. Молодому человеку незачем проводить все свое время в обществе двух старух. Не так ли, Мария?
— Да, — ответила леди Мария, опуская кроткий взор, а в глазах баронессы вспыхнуло торжество. По-моему, последние пять-шесть дней дракон не щадил Андромеды, и если бы Персей отрубил его жестокую голову, это было бы извинительное драконоубийство. Но с ним не было ни меча, ни щита, и он лишь рассеянно следил, как лакеи в коричнево-голубых ливреях снуют по комнате, скрипя башмаками.
— Когда в Танбридж-Уэлз съезжается избранное общество, сюда перебираются хорошие лондонские портные и торговцы материями. Тебе следует побывать у них, мой милый, потому что твой костюм не слишком моден. Чуточку кружев...
— Я не могу снять траура, сударыня, — возразил молодой человек, поглядев на свой черный кафтан.
— Вздор, сударь! — вскричала старуха, оперлась на трость и, зашуршав юбками, поднялась с кресла. — Носите траур по своему брату хоть до скончания века, если вам нравится. Я не собираюсь вам мешать. Я хочу только, чтобы вы одевались и вели себя, как принято, и были бы достойны своего имени.
— Сударыня, — величественно ответил мистер Уорингтон. — Насколько мне известно, я его еще ничем не опозорил!
Почему старая дама вдруг умолкла и вздрогнула, словно ее ударили? Пусть прошлое хоронит своих мертвецов. У нее с Гарри случалось немало таких стычек, когда шпаги скрещивались, нанося и парируя молниеносные удары. И Гарри нравился ей ничуть не меньше оттого, что у него хватало смелости ей перечить.
— В том, что ты станешь носить рубашку из более тонкого полотна, право же, нет ничего позорного! — сказала она с принужденным смехом.
Гарри поклонился и покраснел. Рубашка эта была одним из тех скромных подарков, которые он получил от своих окхерстовских друзей. Ему почему-то было приятно носить ее и с бесконечной нежностью вспоминать этих новых его друзей, таких хороших, чистых сердцем, простых и добрых; пока рубашка была на нем, он чувствовал, что никакое зло не может его коснуться. Он сказал, что пойдет к себе на квартиру и вернется, надев самое тонкое свое белье.
— Возвращайтесь, возвращайтесь, сударь, — сказала госпожа Бернштейн. И если наши гости еще не прибудут, мы с Марией подыщем для вас кружева!
И баронесса отрядила одного из лакеев проводить молодого виргинца в его новое жилище.
Оказалось, что Гарри ждали там не только обширные и прекрасно убранные комнаты, но и грум, желавший поступить на службу к его милости, а также лакей — на случай, если он захочет нанять камердинера для мистера Гамбо. Не успел он пробыть у себя и нескольких минут, как к нему явились посланцы лондонского портного и сапожника с карточками и почтительными приветствиями от своих хозяев господ Ренье и Тулла. Гамбо уже приготовил самый лучший костюм из всего его скромного гардероба и самое топкое белье, каким только бережливая виргинская мать снабдила своего сына. Перед глазами Гарри встала картина родного дома среди зимних снегов, когда в камине трещали огромные поленья, а у огня тихо и чинно склонялись над шитьем его мать, миссис Маунтин и маленькая Фанни. И юноше впервые пришло в голову, что сшитая дома одежда может быть недостаточно щегольской, а белье из домашнего полотна недостаточно тонким. Неужели он может устыдиться того, что принадлежит ему, и того, что он привез из Каслвуда? Странно! Простодушные обитатели этого последнего были неизменно довольны и горды всем, что делалось, говорилось или изготовлялось в Каслвуде, и госпожа Эсмонд, отправляя сына в Англию, полагала, что он экипирован не хуже любого молодого вельможи. Конечно, его платье могло быть более модным, да и сшито получше, однако, когда молодой человек, завершив свой туалет, вышел из дома, он выглядел вполне сносно. Гамбо подозвал портшез и важно зашагал рядом: и так они добрались до ресторации, где Гарри намеревался пообедать.
