— Как твой ресторан? Все с поварешкой бегаешь? — громогласно спросил отец, появившись на веранде вслед за матерью. Смотрел он всегда так, словно окидывал взглядом поле брани, а глаголил, словно перед ротой солдат стоял.
— Нет, отец, — ответил Герман Игнатьевич, одновременно обнимая мать. — Мне после победы на парижской выставке государь пожаловал чин и небольшое имение. А потому, к величайшему сожалению, статус мне не позволяет дольше оставаться на должности шеф-повара. Пришлось уйти.
Родители безмерно возрадовались, а за обедом обещали помочь с управляющим. Более того, с отцом сговорились съездить вместе, посмотреть, в каком состоянии дом и земли. Обратно Герман возвращался с корзинами снеди, так как «в столицах кормят черт знает чем», «совсем забыли вкус нормальной пищи» и «пока там у тебя урожай вырастет, хоть нормально, Гемочка, покушаешь, сынок».
***
В Москве стояла теплая осень. Лето едва завершилось, но уже спал днем удушливый зной, первыми дождями прибилась пыль. А главное, туда снова начали прибывать экипажи с горожанами, которые провели лето в загородных домах и на морских курортах, что значило — в Москве наступил новый сезон.
Герман Игнатьевич попыхивал трубкой, стоя возле окна своей квартиры. Снимал он цельный этаж возле Рождественского бульвара, где имелось пять комнат, помещения для прислуги, а, главное, все современные удобства: канализация, водопровод, голландское отопление… Лифта, правда, не было, но Герман Игнатьевич не сильно огорчительно поднимался на второй этаж, почитая это вполне посильной нагрузкой для его тридцатипятилетнего организма. Размышлял бывший шеф-повар о своих жизненных перспективах, которые так некстати изменил, Господи прости, сам государь. Но тут печальные мысли нарушил Ваня, прикипевший в ресторане к своему начальнику и уговоривший взять его прислуживать в дом.
— Ваше высокоблагородие, Герман Игнатьевич! — гаркнул розовощекий Ванятка, а Герман вздрогнул, не привыкнувший еще к новому обращению. — К вам пожаловал господин Каперс-Чуховской!
— Зови, зови, Ваня! Что ж ты человека маринуешь в прихожей! — всплеснул руками Герман Игнатьевич, услышав знакомую фамилию.
Впрочем, Каперс-Чуховской уж сам, утирая пот с лысины, входил в комнату, отодвигая парня в сторону.
— Милейший мой, Герман Игнатьевич! Слыхивал о ваших успехах, — гость упал в кресло, не дожидаясь приглашения. — Позвольте поздравить с чином! Вся Москва только о вашей победе в Париже и говорит. Если б оставались в ресторации, к вам бы народ повалил. Хотя и так валит. Желают пробовать конкурсные блюда. Я вот пока не добрался.
— Афанасий Никифорович, оставайтесь, прошу, на обед, — предложил Герман. — На сегодня парижских блюд не планировал, но позвольте зачту меню. — Он достал из кармана лист бумаги, испещренный его мелким почерком. — Итак, на закуску я велел подать сардины маринованные, тартины из яиц, цикорий салатный по-немецки, грибы маринованные. Далее, суп консоме с рисом, хрустады по-испански с сальпиконом, филей из цыплят фаршированные на пюре из шампиньонов, жаркое рябчики и турухтаны, бобы зеленые по-английски. Десерт! — все более воодушевляясь, объявил хозяин дома. — Плум пудинг по-британски и крем-шарлот из апельсин с мараскином!
Рот у Каперс-Чуховского давно наполнился слюной, точь-в-точь, как он намедни читал в каком-то журнале, во время опытов над собаками, которые проводил некий ученый Павлов.
— Ох, Герман Игнатьевич! Искуситель вы наш! Как от такого обеда откажешься! Ждете еще кого из гостей?
— Ольга Михайловна пожалует. И господин Бобрыкин, распорядитель нашего павильона на выставке. Он сейчас в Москве — хочет, знаете ли, открыть тут филиал своего банка. Вот-вот появится.
Будто в подтверждение его слов зазвонил колокольчик, и тут же раздались голоса в прихожей. И Ольга, и Бобрыкин явились одновременно, как почувствовали, что пора бы поторопиться, не иначе съест весь обед Каперс-Чуховской, славный своим аппетитом и любовью к блюдам Радецкого.
За обедом, приготовленным строго согласно рецептуре хозяина, сначала беседа текла вяло, но, наевшись первых блюд, гости расслабились и стали обмениваться новостями. В основном они касались летних приключений, так как московских сплетен набраться не успело. Тем не менее, у Каперс-Чуховского нашелся-таки козырь. Выждав, пока все не перестали обсуждать выход скандальной повести Льва Толстого «Крейцерова соната», помещик, не сильно почитавший автора «Войны и мира», но более всего не любивший «Анну Каренину», взял слово:
