Дуглас шагал и думал: пусть этот день продлится вечно, такой безупречный, идеальный. Запах травы стремительно уносился далеко вперед со световой скоростью. Твой лучший друг насвистывал, как иволга, притопывая, а ты гарцевал по пыльным тропкам, позвякивая ключами. Все было совершенно, осязаемо, вблизи, рядом и навсегда.
День был такой славный, как вдруг, откуда ни возьмись, набежали тучи, заслонили солнце, да так и застряли.
На протяжении нескольких минут Джон Хафф что-то тихо говорил. Дуглас остановился посреди тропы и взглянул на него.
– Джон, повтори, что ты сказал.
– Ты все слышал, Дуг.
– Ты сказал, что… уезжаешь?
– Билет на поезд в кармане. Ту-тууу. Чух-чух-чух. Уууууу…
Его голос сошел на нет.
Джон скорбно достал желто-зеленый билет, и они принялись его разглядывать.
– Сегодня вечером! – воскликнул Дуглас. – Вот черт! Мы же собирались играть в «красный свет, зеленый свет» и в «статуи»! Как же так неожиданно? Сколько я себя помню, ты жил в Гринтауне. Нельзя же так ни с того ни с сего вдруг взять и уехать!
– Это все мой папа, – сказал Джон. – Получил работу в Милуоки. До сегодняшнего дня ничего не было известно…
– Какая жалость! У нас же на той неделе баптистский пикник, и большой карнавал ко Дню труда, и Хэллоуин… а твой папа не мог бы еще подождать?
Джон покачал головой.
– Вот беда! – сказал Дуглас. – Дай-ка присесть.
Они уселись под старым дубом на стороне холма, откуда открывался вид на город, и солнце бросало вокруг них большие трепетные тени; под сенью дуба царила пещерная прохлада. Солнце окрасило город зноем, окна стояли нараспашку. Дугласу захотелось побежать назад, туда, где город своим весом, массой своих домов заключит Джона в свои объятия и помешает ему убежать.
– Но ведь мы друзья, – беспомощно сказал Дуглас.
– И всегда ими будем, – заверил его Джон.
– Ты же сможешь приезжать к нам, скажем, раз в неделю?
– Папа говорит, только раз или два в год. Все же восемьдесят миль.
– Восемьдесят миль – разве это далеко! – вскричал Дуглас.
– Нет, совсем не далеко, – согласился Джон.
– У моей бабушки есть телефон. Я буду тебе звонить. А может, мы все приедем к тебе. Вот было бы здорово!
Джон долго молчал.
– Ну, давай поговорим о чем-нибудь, – предложил Дуглас.
– О чем?
– Да если ты уезжаешь, у нас с тобой найдется миллион всяких тем, о которых мы бы говорили сейчас, через месяц: богомолы, цеппелины, акробаты, шпагоглотатели! Как будто ты никуда не уезжаешь, кузнечики, плевки табаком!
– Странно, но мне неохота говорить о кузнечиках.
– Тебе же всегда хотелось!
– Да. – Джон, не отрываясь, смотрел на город. – Просто мне не к спеху.
– Джон, что с тобой? Ты не в себе…
Джон смежил веки и поморщился.
– Дуг, дом Терле, второй этаж, помнишь?
– Еще бы.
– Цветные стекла в круглых оконцах. Они там всегда были?
– Конечно.
– Уверен?
– Ты еще не родился, когда они там были. А что такое?
– До сегодняшнего дня я их даже не замечал, – сказал Джон. – Я прогуливался по городу, взглянул вверх, а там – они. Дуг, чем я был занят столько лет, что не замечал их?
– У тебя других дел хватало.
– Неужели? – Джон повернулся и в отчаянии взглянул на Дугласа. – Черт, Дуг, почему эти окна, будь они неладны, меня так испугали? Что в них такого страшного? Просто… – Он запнулся. – Просто, если я до сих пор не замечал эти окна, тогда что еще я проворонил? А я буду помнить то, на что обратил внимание, когда уеду из города?
– Запоминается то, что хочется запомнить. Позапрошлым летом я ходил в поход. Вот его я запомнил.
– Ничего ты не запомнил. Ты сам мне рассказывал, что просыпался по ночам и не мог вспомнить лицо своей мамы.
– Нет!
– Иногда такое бывает со мной ночами в нашем доме. Страшно до жути. Приходится пробираться в спальню родителей и смотреть на их лица, пока они спят. Потом я иду к себе и снова забываю. Боже, Дуг, боже! – Он крепко-накрепко обхватил свои колени. – Пообещай мне вот что, Дуг. Пообещай мне, что будешь меня помнить. Пообещай, что запомнишь мое лицо и все такое. Обещаешь?
– Проще простого. У меня в голове кинопроектор. Ночью в постели я мысленно включу свет, и на стене четко проявится, как ты кричишь и размахиваешь руками.
