Крепкая молодуха в такой же, как у Хельги, рубахе улыбнулась Дану. Проклюнулись на щеках ямочки, блеснули крупные зубы. На могучем плече девахи лежало коромысло. Ведра плыли над землей, не роняя ни капли.
– Вечер добрый. Не подскажете, где постоялый двор? Или, может, кто переночевать пустит?
– А наверх идите, – певуче ответила молодуха и махнула рукой вдоль улицы. – Дядька Стешен гостей принимает. Крашену вывеску увидите.
– Благодарю.
Хельга фыркнула, когда Дан учтиво наклонил голову.
Улица карабкалась в гору, плавно заворачивая вдоль берега. Было шумно – с полдесятка мужиков разбирали старую избушку. Рядом высился новый дом, на крепком фундаменте, с четырьмя окнами по фасаду. Мужики с любопытством посмотрели на пришлых и громко обменялись мнениями:
– Не купцы.
– А кто, дядька, вейны?
– Ну, особливо баба.
Мужики заржали, и Хельга раздраженно прошипела:
– Вот так и у нас. Братья насмехались, а отец за ремень хватался, дурь из меня выбить. Даже просватать хотел куда подальше. Где не спрознали еще, что дочь у него полоумная.
Вывеска, намалеванная в два цвета – желтый и зеленый, – виднелась издалека. Она заманивала жареной рыбиной и пышно взбитой подушкой.
– Стол и постель, – вслух расшифровал Дан.
Вошли в полутемный зал, переделанный из горницы и спальни – сохранились каменные выступы, бывшие когда-то стенами, и возвышение, на которое поморцы стелют перины. Сейчас помост закрыли плетеными ковриками, а посреди комнаты поставили два стола с длинными лавками. По ту сторону печи кто-то громыхал чугунками.
– Хозяин! – позвал Дан.
Вышла костлявая баба в переднике поверх расшитой рубахи и кивнула на открытый погреб:
– Сейчас вылезет. Ужин? Комнату?
– Пока только ужин, – сказал вейн, опуская мешок на лавку.
В подполе закряхтели и забрякало. Сначала появилось ведро со свеклой, потом выбрался трактирщик. Он близоруко сощурился на гостей.
– Здравствуйте, люди добрые. Млашка, чего стоишь оглоблей? Шевелись, живее!
Сели. Хельгу Дан задвинул в угол, между собой и дверью положил арбалет.
Хозяйка брякнула на стол сковороду – золотистые бока рыбешек едва проглядывали сквозь толстый слой взбитых яиц. Принесла круглый хлеб и, прижимая к груди, отрезала пару ломтей. Выставила миску икряных лепешек, к ним плошку со сметаной. На запахи прибежала кошка, мазнула полосатым боком по ногам. Хельга спустила под лавку рыбью голову, и оттуда послышался хруст.
Дядька Стешен притащил три кружки с пивом, устроился напротив. Аккуратно схлебнул пену.
– Что, гостей у вас много бывает? – начал Дан беседу, сплевывая в ладонь косточки.
– А то! Как позапрошлый год узел нашли, так и пошла торговлишка. Свежую рыбу, только из сетей да на стол – кому не понравится? А коли у мужика деньги завелись, чего их в хорошей компании не потратить? Не смотри, что сейчас никого, по закату соберутся. А из чужих всего один парень, он с Ишкой в море. Любопытно ему, вишь, – трактирщик сказал так, что осталось непонятным: одобряет он или удивляется.
– Вейн?
– Он самый. Да и вы, гляжу, люди расхожие.
Хельга притулилась к стене, ее разморило от тепла и пива. Мягко вскочила на лавку кошка, полезла к девушке на колени.
– Может, комнату приготовить? – спросил хозяин. – Умаялась женка.
– Посидим еще.
Снова вспенилось до краев в кружках. На смену жареной рыбе появилась копченая. Медленно угасало за окном солнце. Дядька Стешен трепался, не умолкая.
Хлопнула дверь.
– Во, Ишкин подельник вернулся, – сказал хозяин. – Сильный парень. Давеча у кума Вареша хряк сбежал: выломал загородку да деру. Мы…
Вейн глянул через плечо – и вскочил.
– Игорь! Ну, Шэтова задница!
Менестрель с размаху влепил ладонь в ладонь Дана.
– Легок на помине! Тебя недавно искали.
– Кто?
– Парнишка, который с тобой до Бреславля шел. Юрка.
Встрепенулась Хельга, сонно моргнула. Пригревшаяся у нее на коленях кошка недовольно дернула хвостом.
– Какое совпадение, – сказал Дан. – Я его тоже ищу.
Куртка отсырела. Юрка двинул локтем, сбрасывая потяжелевшую ткань, и на него обрушился дождь из холодных капель. Роса густо осела на листьях и траве, намочила вещмешок, скопилась в пустой банке из-под ужина. Пронизанный солнцем воздух колыхался от испарений. Побеленные стены интерната отливали розовым, и сейчас, при свете, он вовсе не казался зловещим.
