Вернувшись к себе, жрица долго металась по спальне, постукивая каблуками по мозаичному полу. Звук гулко отражался от высокого потолка, его не заглушал водопад, пробивающий несколько этажей насквозь. Если бы она знала… Если бы хоть на мгновение успокоилась и прислушалась… Но гнев на Оуна мешал, перекипая, точно забытое на огне варево.
Когда Йорина ложилась, то была уверена, что не уснет и ночь предстоит долгая, полная досады и смятения. Кто прав? Она? Оун? Глава Совета Старейшин, который и желает, и страшится брака между жрицей и главой Воинского Совета?
Веки потяжелели, стоило коснуться головой подушки. Успела удивиться – но не почуять сонные чары, редкие и дорогие.
Просыпалась тяжело, точно всплывала из омута. Еще не открыв глаза, закричала. Так пугается ребенок, внезапно очутившийся в темноте, не понимая своего страха, но захлебываясь в нем. Йорина тоже не поняла в первое мгновение.
Она бежала в храм дворцовыми переходами, босиком, в нижней рубашке. Уже знала, что произошло, и задыхалась от пустоты под сердцем. Кто-то попытался ее остановить, но это оказалось не проще, чем поймать летящую птицу руками. Слышались взволнованные голоса, мелькнуло встревоженное лицо Оуна.
Влетев под купол из сомкнутых ладоней, жрица ничком упала в ручей. Следом ворвался Оун и успел закрыть дверь, отрезая путь служителям и лекарям. В то утро еще никто не переступал порог, паломники только просыпались в своих постелях.
– Уйди, – сказала Йорина.
Глянула на воина сквозь мокрые пряди, и Оун отступил. Исчез в боковом проходе.
Журчал ручей, обтекая жрицу. Смотрели со стен целители прошлого и настоящего. Йорина стискивала зубы, боясь шевельнуться: звериный крик, еще страшнее, чем тот, первый, рвался из груди. Он жег горло, и, когда наконец перегорел, жрица села. Зачерпнула из ручья в сомкнутые ладони. Спросила хрипло:
– Кто?
Холодная вода из сердца гор загустела. Йорина выплеснула ее на пол и повела рукой, вылепливая лицо: высокий лоб, нос с горбинкой…
Она вышла в боковой проход спустя полчаса. Нижняя рубашка облепила тело, босые ноги оставляли мокрые следы.
– Найдите мне человека. Мужчина, лет двадцати пяти, худощавый…
Жрица говорила, Оун смотрел на ее губы, не смея опустить взгляд ниже.
– Найди его.
Кощунственные слова не давались, но Йорина так же ровно, как и все прочее, произнесла:
– Он украл дар Двуликого.
Потрясение. Страх. Чувства, которые не может испытывать воин, – но они читались на лице Оуна.
– Иди, – приказала жрица. – И объявите, что храм закрыт. Никого не пускать.
Сама же вернулась в зал – пустой, похожий на чашу колокола без языка. Встала на колени перед ручьем и окунула в него ладони. Она должна знать, кто стоит за вором.
Когда вода явила лицо, знакомое до мельчайших черточек, Йорина не удивилась.
…Жрица выпрямилась и подняла воротник плаща. Влажные пряди упали на шею, заставив вздрогнуть.
– Привет! – махнул Дан. – Не в курсе, что у нас сегодня на ужин?
Ежевечерняя пытка: сидеть за столом напротив вора и сдерживать гнев Оуна, когда самой хочется хлестнуть наотмашь, разбивая пальцы. Надо. Должно. Все, что угодно, лишь бы он вернул дар, но не из страха и не по принуждению.
Егор в который раз посмотрел на часы.
– Сколько уже?
– Семнадцать минут.
А Юрке казалось, прошло не меньше получаса.
– Черт! – раздраженно сказал Натадинель. – Тупик. Они там нас ждут, высовываться не собираются. А мы здесь.
– Ну и что предлагаешь?
– Не знаю!
– Тоже мне, коммандос.
– Кто?
– Неважно.
От солнца остался багровый край над соснами. В это время они обычно сидели дома, принюхиваясь к запахам из горшков.
Юрка до крови расчесал шею. Подобрал листик, плюнул и прилепил его на ранку.
– Не ворочайся, – одернул Егор. Снова глянул на часы. – Тридцать две минуты.
Юрка хотел огрызнуться, но дверь избушки вдруг распахнулась, и выкатился монах, без шапки, в порванной рясе. Заорал, надсаживаясь:
– Беги-и-ите-е-е!
Егор подхватил арбалет, Юрка вскочил на колени… Из домика щелкнул ружейный выстрел. Евсей споткнулся и упал ничком.
Толчок сшиб Юрку на землю.
– Лежи, – прошипел Егор и припечатал сверху локтем.
Юрка дернулся, пытаясь дотянуться до арбалета.
