Я морщусь, вспоминая, что я тогда бормотала.
– А третий раз? – спрашивает он.
– Третий раз она сказала, – я стараюсь изобразить испанский акцент, – льет как из ведра, чудесная погода, если ты утка. Я четко слышу ее голос в голове. Слышу его в дождливые дни, снова и снова.
Он улыбается.
– Мило, – говорит он. – Сколько ты здесь живешь?
– Шесть месяцев.
– И она до сих пор не знает, кто ты?
– И ты туда же. Дома все меня спрашивали про нее. Папа, друзья, мой бывший.
– Это его идея, чтобы ты поехала в Дублин? – спрашивает он.
– Моего бывшего? Нет, я рассталась с ним, чтобы переехать сюда. А теперь он трахается с моей лучшей подругой.
Он смеется, затем извиняется:
– Я имел в виду твоего папу.
– А. Перед отъездом я спросила его, что он думает по этому поводу. Правильно ли я поступаю, а он ответил, что, скорее всего, нет.
– Значит, он честно говорит то, что думает.
– Это точно.
– Я рад, что ты порвала то письмо, – говорит он. – Не знаю, что ты написала, но вряд ли это лучший способ общения – ты так и не узнаешь, прочитала она письмо, доставили его или нет, слишком много переменных. Так что ты не зря мучаешься похмельем. Но я тебя понимаю, нельзя просто зайти в салон и сказать, привет, я ваша дочь. Ладно, – он барабанит пальцами по своим кроссовкам «Прада», – давай-ка мы подумаем, как это лучше сделать.
Я улыбаюсь этому «мы».
Он внимательно смотрит на меня, наши лица так близко.
– Ты похожа на нее? – спрашивает он и будто сравнивает мои черты лица, пристально всматриваясь в него. У меня мурашки бегут по коже от его взгляда. – Ты не думала, что она сама догадается, кто ты? – спрашивает он. – Я видел ее пару раз. Ты похожа на испанку. Да и возраст.
Я молчу.
– Говори уже, – говорит он.
– Откуда ты знаешь, что я хочу что-то сказать? – спрашиваю я удивленно.
– Ты всегда что-то хочешь сказать, – говорит он.
– Хорошо. Некоторые видят себя в других людях, свои сходства, а некоторые видят только отличия. Думаю, она вряд ли увидит себя во мне. Но как раз поэтому я думала, что она сразу узнает меня. Потому что, когда я смотрю на себя, я не вижу ее, я вижу папины веснушки.
– Рустер, малыш. – Дверь распахивается, и вбегает Джаз. – Привет. – Она смотрит на нас, на диване, голова к голове, губы еще ближе, ничего плохого мы не делаем, но сцена подозрительная. У нас очень личный разговор о том, как мне лучше поговорить с мамой, которая бросила меня много лет назад, без эмоций никак не обойтись. Мне плевать, особенно после того, как она назвала его малышом, и это подтверждает, что они вместе, – так предсказуемо и противно. Она ни черта не делает, зато она секси. Иначе зачем ее тут держат. Он выпрямляется, будто его застали за чем-то постыдным. Делает вид, что все хуже, чем на самом деле.
– Я как раз показывал Аллегре нашу новую игру на выживание, – говорит он нервно, кивая на экран, где игра стоит на паузе, и в его голосе столько желания угодить. Смех, да и только.
Она смотрит на меня. Я улыбаюсь.
– Мне нравится, – говорю я. – Хотя будет лучше, чтобы внутренности вываливались из трупов и взрывались.
Он едва сдерживает смех, потому что он ничего не говорил про взрывающиеся внутренности.
– Представляешь, Кэти и Гордо женятся, – говорит она, будто сама не верит своим ушам. – Женятся, черт побери. – Она садится на подставку для ног перед ним, ее длинные блестящие ноги обхватывают его ноги. – И знаешь, где будет свадьба?
– Не знаю.
– Рустер, угадай.
– Она вроде из Келлса, значит…
– На Ибице, малыш, – говорит она, чуть ли не пританцовывая от радости, приоткрыв ротик в молчаливом восклицании. Мне противно, да и на работу пора.
– Спасибо за экскурсию, Тристан, – говорю я, поднимаясь.
– Тристан, – повторяет Джаз насмешливо. – Никто не называет его так. Только мама.
– Что ж, она знает, что делает, правда, – говорю я весело, – к тому же Рустер уже вырос, и имя ему полагается взрослое. – Я смотрю на него. – И напомни Джаз, во сколько ее ждут на маникюр. – Я беру коричневую папку, которую незаметно для себя он носил из комнаты в комнату, с тех пор как ответил на звонок. – Ах да, не забудь отправить вот это. – Я бросаю папку на стол.
