Он задумчиво оглядывается и говорит, что несколько месяцев.
– Но папа ездит каждый день.
Он смотрит на меня как-то странно. Одной ногой делает шаг назад, чтобы встать по диагонали. Так меня учили на курсе по решению конфликтных ситуаций. Он думает, я агрессивная, он собирается уйти. Ничего не понимаю.
– Мне-то откуда знать, – говорит он.
– Хорошо, не каждый день, но, наверное, почти каждый день, – говорю я, – он играет на органе на мессах и на виолончели на похоронах. А еще дает уроки в Килларни. И хор… – Я осекаюсь, потому что теперь он смотрит на меня так, будто мне лучше заткнуться. Я кладу пакеты с сумками на землю. У меня пальцы не разжимаются, на них остались глубокие следы. – В чем дело, Джерри, скажите мне? – и готовлюсь услышать страшное.
– Я точно не знаю, но в церкви он больше не играет.
– На мессах или похоронах? – спрашиваю я.
– Нигде. И не дает никаких уроков. Да и в хоре его не видно уже давненько.
– Что? Почему?
– Лучше спроси…
– Он ни за что не признается мне, иначе я бы не беспокоила вас, Джерри.
Он опустил голову, будто говорит с землей, точнее с моими ногами, стал бормотать что-то про инцидент с женщиной, которая работает в церкви.
– Вроде Маджелла, – говорит он, поднимая глаза на секунду, чтобы взглянуть на мое лицо при упоминании этого имени.
– Я ее не знаю, – говорю я. – Какая женщина? Где?
– Церковный администратор в Кэрсивине. Похоже, твой папа увлекся ею больше, чем следовало.
Я поднимаю руку, чтобы остановить его, хотя он и не собирается ничего добавлять. И так слишком длинное предложение для него. Теперь понятно, почему Джейми обозвал папу извращенцем. Он не просто вспомнил старое оскорбление, чтобы уколоть меня. Это уже кое-что новое. Совсем еще свежее.
– Давно это было? – спрашиваю я.
– Месяц или два назад. Я давно уже знаю. Не от него.
Я поднимаю пакеты, меня тошнит.
– Хорошо, спасибо, Джерри.
– Подожди, Аллегра, может, зайдешь?
– Нет. Нет, спасибо, – говорю я. Я направляюсь к выходу со свалки и вдруг вспоминаю, что еще хотела спросить, и оборачиваюсь. Он еще смотрит на меня.
– А мыши? – спрашиваю я.
Он закатывает глаза.
– Чертовы мыши. Он сказал мне заглянуть в рояль. Звонил пару раз посреди ночи. Я тебе что, служба борьбы с вредителями, говорю я ему. В общем, я поставил мышеловки.
Он качает головой и пожимает плечами.
– Даже не знаю, что сказать, Аллегра. Может, во всем виноват стресс. Он иногда такое творит с человеком…
Я ухожу.
Я устраиваюсь в кресле в оранжерее дома. Я сняла мокрую одежду и надела поношенный спортивный костюм, который оставила здесь, такой удобный и приятный на коже. Старый и знакомый. Папа на заднем дворе, я слышу, как он шаркает, все еще ищет ягненка. Снова выглянуло солнце, стоит ясная, чудесная погода, но трава мокрая после дождя. Он опять испачкался в грязи и не хочет меня слушать. Я уже сунула в стиральную машину все его вещи, какие сумела найти, особенно пропитанные пивом полотенца и простыни. Машина работает, баранина в духовке, кастрюли кипят на плите. Все под контролем.
Когда-то я называла эту комнату обсерваторией. Ее пристроили к дому, когда мне было около десяти, и мне казалось, она потрясающая, волшебная; оранжерея, стеклянная комната внутри дома, но как будто мы снаружи. Когда она была новая, мы проводили здесь все время, вдыхая запах свежей краски, завтракали, обедали и ужинали, положив тарелки на коленях, и любовались полями Несси. И конечно же ночью, по выходным, когда я приезжала домой из школы-пансиона. Здесь я себя не царапала, никогда, папа заметил бы и обязательно вмешался. Это происходило наверху, в моей спальне, за закрытой дверью. Обсерватория всегда предназначалась для других занятий – здесь удобно разглядывать ленту Млечного Пути, галактику Андромеды, звездные скопления и туманности. Папа пользуется телескопом, но я всегда предпочитала невооруженный глаз. Юго-западный Керри, где мы живем, был недавно признан одним из трех международных заповедников темного неба на земле, вместе с Большим каньоном и африканской саванной. Этой ночью мы увидим Юпитер, как подсказывает приложение на моем телефоне.
